«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма
Шрифт:
Чего мне не хватало? Меня не наказывали, я был сыт и одет.
Возможно, я был излишне впечатлительным, переживал незначительные нюансы отношений. Был безответным (ни разу в жизни сам не затевал драки) и в засыпании видел выход из какого-то положения, вполне вероятно пустяшного. Правда, осталось впечатление мелких обид от бабушки, которые она наносила непреднамеренно, а так уж в силу сложившихся семейных обстоятельств.
Как-то к нам приехали Бичи, вероятно, оставить на лето у бабушки с дедушкой кого-то из детей. За обеденным столом сидели только приехавшие, и мне, по мнению бабушки, там делать было нечего, но мне показалось это обидным, и я на бабушкиной лежанке затаился за шкафом. Старший сын,
Дядя Марк на протяжении всей жизни не допускал по отношению ко мне никакой дискриминации. Меня любили и тети и дядя и дедушка. Все они старались сделать мне приятное.
Кому-то из детей нашего двора отец сделал из дощечек модель водного трамвайчика сантиметров 20 длиной. Мне запомнилось дверь в каюту – боковая дощечка была распилена у одной стороны двери и почти распилена с другой, но так, что выпиленный кусочек, изображающий из себя дверь, висел на нескольких волокнах дерева, и эту дверь можно было открыть и закрыть. Наверное, несколько раз всего, но для нас и этого эффекта было достаточно (чтобы я запомнил на всю жизнь). Дедушка тоже стал делать мне какой-то корабль из фанеры с уплотнением стыков суриком (запомнил я и сурик!).
Сейчас я наблюдаю Захара и он, когда ему было лет девять, как-то, после какой-то обиды, со слезами на глазах сказал, что он хочет или заснуть и не проснуться или натворить что-либо такое, чтобы его посадили – т. е. от всех отгородиться хотя бы тюремной решеткой. Тогда же он мне сказал, что и Юля из их класса, у которой отец с матерью разошлись, тоже хочет заснуть «насовсем». Я понял, что это для детей простейший способ избавиться от каких-либо проблем хоть в учебе, хоть во взаимоотношениях с родителями, во взаимоотношениях со сверстниками. Простейший для тех детей, у которых есть проблемы, и они их остро воспринимают. Поэтому так важно дать почувствовать ребенку, что его любят, приласкать его, пока он маленький и приемлет ласку.
Ведь дети и в самом деле иногда совершают поступки, последствия которых непоправимы. Потом об этом напишут в газетах, но это в назидание другим, а сделанного порой не исправишь. Недавно писали, что отличница, из-за неудачи на экзаменах бросилась со скалы над берегом Волги.
В дошкольном возрасте какое-то время я ходил в детский сад. Однажды упал с кровати, няни всполошились, стали за мной ухаживать. Мне это понравилось, и я ещё раза два упал, пока не понял, что няням это не нравится.
У живших в нашем доме Майоровых, родители жили в деревне под Лугой; в один из приездов на Лахту они привезли мешок яблок и, видно, видели, как я был поражен этим мешком. Гости предложили вместе со своим внуком – Витей взять и меня на время в деревню. Не знаю, где работали хозяева – в колхозе или в совхозе.
Я не помню, чтобы в детстве я ел яблоки (Логойск не в счет – я его не помнил), а в саду у Майоровых под деревьями все было устлано уже спелой падалицей. Когда меня в день приезда сразу привели в сад, я упал на землю, и стал подгребать эту падалицу под себя – это было что-то потрясшее меня. Взрослые по-доброму смеялись. Поразил меня вид веток со спелыми сливами, свешивающихся через заборы на деревенской улице. Мы с Витькой влились в деревенскую ватагу сверстников и вели вольную деревенскую жизнь в деревне и её окрестностях. Остался в памяти забеленный молоком картофельный суп с брюквой, это был каждодневный обед – до сих пор люблю, но брюквы сейчас нет, и я иногда делаю для себя молочный суп с морковкой.
Примерно в эти же годы, до школы, мама на лето поехала работать кладовщицей или продавщицей на полевое отделение Тосненского совхоза, в котором дядя Марк был главным агрономом. В совхозе меня поили молоком – вероятно, меня поправляли после очередного воспаления легких. На отделении были дети, с которыми я мог играть. Осталось в памяти, как местные мальчишки промышляли ловлей кротов. Они на лугах в кротовые ходы, отыскиваемые по кучкам земли, ставили капканы. Считается, что шубы из кротовых шкурок очень прочные. Это сколько же надо кротов поймать, чтобы шубу сшить – шкурка-то величиной с ладошку.
Так как я был городским, взрослые, желая доставить мне удовольствие, подвели меня к лошади, чтобы посадить на нее верхом, а лошадь, переступая ногами, наступила мне на босую ногу. Но, или ножка вмялась в сырую землю, или лошадь отдернула ногу, когда я, вероятно, вскрикнул, или просто сама почувствовала мою ногу, но ножка осталась целой и невредимой – совершенно без последствий.
Освобождение отца из заключения
Когда отца освободили из заключения, мама отнесла в Торгсин (торговый синдикат, созданный чтобы выкупить у населения золото для покупки за рубежом заводов, станков, пароходов) чьё-то обручальное кольцо (мамино до сих пор сохранилось), может быть, бабушкино, или дедушкино, и мы с мамой отправились в Архангельск, где жил освобожденный отец. Работал он в морге санитаром.
Морг был патологоанатомическим отделением при институтской кафедре; размещался он в одноэтажном доме, одна сторона которого выходила в сад, а другая во двор. Весь двор морга до забора был покрыт деревянным полом из хорошо пригнанных друг к другу досок, лежащих на поднятых над землей лагах. Ни бумажки, ни соринки – безупречная чистота. Во дворе холодильник – ледник, дровяной склад, туалет и мастерская гробовщика. В холодильник зимой набивался лед, чтобы летом при необходимости можно было сохранить тело. Такие холодильники – ледники в городах использовались еще в начале второй половины ХХ века для хранения на складах больших количеств продуктов – электрические холодильники в России были тогда еще большой редкостью. Лед для холодильников, в виде больших параллелепипедов (0,5 х 0,5 х 1 м) заготавливали на реках.
При морге кабинет профессора – заведующего кафедрой, ординаторская и лаборатория, где несколько лаборанток готовили микросрезы для занятий со студентами, для диагностики в сложных случаях и для диссертантов. Там же две аудитории, с классными досками и демонстрационными фонарями; на окнах были плотные черные шторы. На учебных столах, микроскопы и настольные лампы, чтобы можно было писать конспект в затемненной аудитории при демонстрации слайдов. При морге был патологоанатомический музей и собственно сама анатомичка – достаточно просторная, чтобы при вскрытии могли присутствовать студенты. В общем, кафедра института.