Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
Я не отвечал. Сосредоточенно смотрел на скатерть. Какой-то миг я отца ненавидел. Он сидел неподвижно, твидовый пиджак расстегнут, с брезгливой миной на лице. И до чего противна была эта его осторожность. Я чувствовал, как к глазам подступает что-то. «Реветь я тут ему не буду. Этого он не дождется», — поклялся я мысленно.
— Меня это не интересует. Женился я не на родителях, — сказал я.
— Меня это тоже больше не интересует, — сухо сказал отец и поднялся.
В дверях еще добавил:
— Но никаких баб сюда мне не води! Когда
— Вижу.
— Алеш! Перед тобой отец! — встала между нами мама.
— Но, мамочка, — сорвался мой голос до высокой ноты, — может, я завтра разведусь! Может, меня эта девчонка больше не волнует! Может, я нигде не хочу жить, не хочу учиться, не хочу ваших денег!..
И с той же быстротой, с какой я начал это перечисление, я его оборвал.
В коридоре звонил телефон.
«А вдруг Ладена?» — подумал я и, взглянув с отчаянием на маму, выбежал из кухни.
Я поднял трубку. И мгновенно просиял, как только Ладена произнесла «алло».
— Ты где? — спросил я, точно ждал, что она скажет: «Напротив в автоматной будке, сейчас приду…»
Она этого не оказала.
— Я говорю из общежития… из проходной.
— Что у тебя? Ты получила открытку с видом из Шпиндла?
Вместо ответа я услышал всхлипывания. В висках у меня застучало.
— Что с тобой? — спросил я.
И еще раз настойчиво:
— Ты меня слышишь?
— Здесь мама, — сказала Ладена. — Вчера отец твой звонил одному знакомому в Усти, все рассказал ему про нас, и у нее теперь от этого нервное потрясение. Я хотела, чтобы ты знал…
— Не может быть… — Какое-то мгновенье я готов был сдернуть аппарат и разнести все в доме. — Но так же ведь не делают, Ладена!.. Я прошу извинения за все, я ко всему этому совершенно непричастен! Ты меня слышишь?
Раздались всхлипывания. Потом что-то щелкнуло.
Глухо.
Бесповоротно.
Я выпустил трубку, оставив ее болтаться на шнуре, и бросился в комнату. Захлопнул дверь и заперся.
Чтобы остаться одному со всем, что на меня свалилось.
Горела щека, болела голова, и на душе было пакостно.
12
Два дня, не переставая, сыпал снег, и два дня с заявлением о разводе в кармане я никак не мог соединиться с Ладеной по телефону. В пятницу к вечеру, приняв решение, я после лекций отправился на Ветрник. Озябшей рукой написал в книге посетителей свою фамилию, прочел, что после девяти мне следует покинуть помещение, и рысцой взбежал на третий этаж. Здание было что надо, с широкими окнами, под одним из которых какой-то романтик метровыми буквами вытоптал на снегу:
Клара тебя любит Михал.
Это меня растрогало, вернулось прежнее приятное ощущение раскованности — пока я не вспомнил, что произошло между мной и Ладеной два дня назад. Воспоминание о последнем телефонном разговоре — которое я мысленно все время обходил — посбило несколько Мою самонадеянность. Впрочем, одно это было бы еще не так трагично, не будь моего столкновения с отцом и его жизненными взглядами — я чувствовал, что нам с ним уже не понять друг друга, и не с кем было поделиться этим горестным открытием. Я в самом деле совершил какой-то промах и то смирялся, то вынашивал протест. «Плюнь ты на всех девчонок, учись, живи себе спокойно…» Но как мог парень быть спокойным без девчонок? Все это было далеко не просто.
Перед дверью с цифрой двадцать один я остановился.
Выждав немного, постучал.
Сперва услышал незнакомый женский голос:
— Опять кто-то лезет.
Открылась дверь, и сидящая на диван-кровати девчонка в желтоватом затрепанном свитере потянулась ко мне головой:
— Тебе чего, чаю? Кофе? Денег? Нету в наличии, и одолжить не можем.
— Оставь его, — сказала Ладена.
Повернулась к компании из двух парней и трех девочек, сидящих вразброд на диванах и на радиаторе под окном, и объявила:
— Это мой муж.
Один из парней засмеялся, девчонка в голубом клетчатом халате с любопытством вскинула, на меня глаза, другая — подвинулась, освобождая мне место, я сказал: «Алеш Соботка», та, на которой был желтый свитер, толкнула дверь и сказала: «Ага», и тем дело ограничилось.
Послеобеденное времяпровождение в общежитии шло вразрез всему, что я себе представлял. Я думал, мне Ладена улыбнется той лучезарной улыбкой, какую я у нее знал, сварит кофе, и станем мы с ней говорить. Благо поговорить было о чем. А вместо этого вопил магнитофон, и курчавый парнишка, слегка покачиваясь, когда шел менять кассету, без устали выкрикивал:
— Поштолка бы устроил выпивончик, были бы только деньги!
И через несколько минут опять:
— С Ярдой Маликом можно было работать — громадный режиссер!
— Не балаболь, Поштолка! — одернула его девица в желтом свитере. — Взяли тебя разок статистом, так теперь год будешь лезть всему общежитию в печенки.
— Кто кому лезет в печенки?
Откинувшись спиной к стене, я стал смотреть на Ладену. Скорбно. Чтоб поняла, как я несчастен. Она даже не повернула головы.
— Знаешь эту запись? — произнесла возле меня девчонка в клетчатом халате и опять стрельнула по мне глазом. — Ее часто играют в Закруте. В порядке, правда?
— Это что мы здесь ставили в прошлом году, из кинофильма, слышишь, Сид? — толкнула сидящего напротив меня парня та, на которой был свитер. — Не дрыхни, когда тебе крутят музыку! Вспомнил? — по-прежнему обращалась она к Сиду. — Тогда мы тоже собирались у Ладены и пускали эту пленку.
Сид продолжал молчать.
Особого восторга он во мне не вызывал. Бледненький, как бумага, сонно посматривал он на Ладену.
Девчонка в свитере тоже обратила на это внимание, и Сид почувствовал, что на него глядят.