Современная датская новелла
Шрифт:
Он поудобней привалился к стене и стал думать про весну, когда земля такая мягкая, теплая. И осеннее солнце, светившее ему в лицо, стало даже будто пригревать по-весеннему, и воздух будто запах землей, картошкой, луком.
Но тут явились эти здоровые, румяные лица и разогнали его мысли, потому что, куда ни посмотришь, всюду наткнешься на румяное лицо.
Они прикатили в машине, напустили синего бензинного чада, а когда затормозили, шины даже запищали. Не успела машина стать, они повысыпали из нее, и так торопились, что чуть не попадали друг на друга. Последний
Это семья Августа, но вовсе они на Августа не похожи, у них румяные, заросшие, небритые лица, и одного от другого не отличить, разве что Нильса еще отличишь, он самый румяный и самый заросший, хоть ему пока семнадцать.
Где баба, где мужик, тоже не разобрать, все они в брюках, в деревню только так теперь одеваются. Грех старому человеку и смотреть на такое. И называют же они его — старый Хенрик.
Когда он был молодой и здоровый и у него были целы ноги, посмел бы его кто так назвать! Его уважали. Он был отец своей дочки Карен, и семья Августа снимала перед ним шапку. А теперь что… Теперь он старый Хенрик.
— А, никак это старый Хенрик собственной высокой персоной?
Какой же он высокий? И никогда-то он высоким не был. Но он не стал отпираться и кивнул. А в глазах было так пусто. Он помолчал немного, потом сказал, просто для разговора:
— Я им помогу сажать картошку.
Минуту все тупо смотрели на него. Картошку? Недоуменно затрясли головами и тотчас обернулись на входящих Карен с Августом.
— А, здравствуйте!
Август и Карен поздоровались в ответ и улыбнулись, но у Карен сейчас была не обычная быстрая, ласковая улыбка, а широкая — для гостей. И он тоже стоял и улыбался, привалясь спиной к стене. Только улыбка застряла где-то во рту и никак не шла наружу, как он ни кривил губы.
Но тут Нильс спросил, не болит ли у него часом зуб, и ему сразу расхотелось улыбаться, он сжал рот и опять у него было всегдашнее строгое лицо.
Он стоял, смотрел. И не понимал, почему они тут хозяйничают.
Вот кто-то пошел проверять окна в хлеву, постучал по ним кулаком, нечаянно выставил две рамы, удивленно оглядел пустые дыры и отбросил ногой осколки.
— Фу ты, да они без замазки!
Старик заерзал. Тут бы Августу и сказать, что у него времени не было замазать окна, а старую замазку поклевали синицы. Но Август никогда ни перед кем не оправдывается.
Старый Хенрик снова заерзал. Надо подсобить. И он открыл рот. Но вдруг позабыл, что он такое хотел сказать и что бы, на его взгляд, должен сказать Август, и в голове гудело только «подсобить, подсобить», и чем больше он напрягался, тем громче гудело «подсобить, подсобить», и уже ничего больше не осталось, только «подсобить, подсобить» без конца. Никаких других слов не было. Мучение. Все так быстро на него свалилось. Как гром на голову. Вот они кричат что-то про хлам в гараже, а у него грудь разрывается. Это ведь одна из его мыслей, а они ее отбирают. Он так часто думал про этот хлам в гараже. Это его собственность. Это мое. Что же вы все-то у меня отбираете?
Они говорят, перебивая друг
Наконец один всех перекричал:
— Мы же приехали вам помочь! Что надо делать?
И чего это люди так любят совать нос в чужие дела? Своих, что ли, мало?
Выстроились, как рота солдат, румяные, здоровые, сильные, и руки у них чешутся взяться за работу, и никому это не нужно. Один от нетерпения даже шевелит пальцами, а Нильс — тот так расправил плечи, что на нем чуть не треснула куртка.
— Ну, — сказал Август, — если уж помогать, может, внесете дрова?
Хорошо, что Август собрался наконец открыть рот. Правильно, пусть внесут дрова. Хоть ничего не поломают, не попортят. Скоро зарядят дожди, дрова нужно укрыть. Молодец Август.
— Дрова? Это ты сам перетаскаешь. Тоже работа… Нет, мы вот тут поглядим…
Один за другим они заходили в гараж, и старый Хенрик слышал, как они там шуруют. Высунулась чья-то голова. В волосах застряла паутина. Кто-то залез на старую побитую молью тахту, иначе ему так высоко не забраться.
Голова подмигнула. Это Августу — не бойся, мол. Сейчас все будет в порядке. Сейчас приналяжем и разгребем твой хлам.
— Надо все вытащить. А то ничего не видно.
— Да, — сказал Август.
До чего же громкий голос у этого Нильса. Он говорит:
— Странный ты, Август. Парень ты вроде неглупый, и мы же сказали тебе, что приехали помочь. А ты вроде и не рад.
— Точно, — поддержал другой. Он выкатил из двери старое запыленное колесо. — Прямо обижается вроде.
— Да, — снова сказал Август.
Старый Хенрик заерзал у стены. Почему же Август им не скажет, что вещи стоят по своим местам и пусть стоят до поры, а потом он позовет торговца и тот их посмотрит.
Старый Хенрик снова раскрыл рот, задвигал челюстью.
— Вещи… — выговорил он.
Но голос у него совсем слабый, они его не слышат.
— Вещи… — повторил он и показал на гараж. Рука дрожала, и он старался унять дрожь, а она делалась все сильней.
Один повернулся к нему: старый Хенрик что-то сказал?
Но тот так разволновался из-за того, что его наконец приметили, что все мысли разом разбежались. Помнил только, что сказал: «Вещи», слово застряло в голове и стучало, стучало, а к чему эти «вещи» — неизвестно. Но на него уже не смотрят. И опять он видит большие, тихие глаза Августа. Август переводит их с одного лица на другое и говорит:
— Да.
И всякий раз, как из двери летит какая-нибудь вещь, Август подходит, говорит «да…», и видно, что ему очень хочется внести ее обратно.
За полчаса гараж расчистили, а весь двор завалили рухлядью. Уедут — Августу придется все одному вносить.
— А это что у тебя?
Август испуганно разглядывал багровое лицо и лоб в росинках пота. Тихие глаза заметались. Взгляд перебегал от лица к курятнику.
— Это у меня курятник, — сказал Август.
— Курятник? Да ты что, серьезно?