Современная китайская проза
Шрифт:
Крак! — нет, это не хруст переломанных костей волн. Это салют моря, клич моря, это любовь и соперничество между морем и сушей, воинственный азарт, изощренное упорство, созидательный талант моря.
Волны бились, ухали, шипели — нет, то была не капель слез, не склоненная голова побежденного, а невинность возвращенной молодости, чистота вновь обретенной простоты, жизнерадостность детства и юмор зрелых лет, это была любовь каждого пузырька пены к их матери — огромному морю. Ведь оно внушило им отвагу, этим ничем не выдающимся слабеньким крупицам воды и соли, побудило их крошечные тельца слиться в громады волн и бросило одну за другой — вперед, вперед, вперед. В яростном порыве забыв о ласке, они, потерпев временную
— А скажи-ка, детка, кто кого пересилит, волны или камни? — встрепенувшись, обратился старик к девочке.
Она не ответила — видимо, ее душа витала где-то далеко, и он с грустью подумал, что не стоит отвлекать девочку от созерцания моря.
— Гляньте-ка, дедушка, скорей, вон там летит большая птица, какие огромные у нее крылья!.. Смеркается, а она все летает.
Ее «гляньте-ка» нисколько не удивило старика, в разговорах между собой они не избегали слова «смотреть». И он ответил:
— Она не устанет, правда? Такие птицы не устают.
И только тут до девочки дошло, что старик что-то спросил у нее.
— Что вы сказали? Кто пересилит? Да кто же это знает? Ведь камни-то вон какие крепкие, а море свирепое — ого-го! Или камни все-таки рухнут, да? Знаете, чего мне хочется? Когда-нибудь приехать к морю, стать военным моряком… корабли водить… или построить у моря дом с башней и лестницей, мы будем там вместе жить, ладно?
— Ну конечно, я не оставлю тебя, кому же еще, как не мне, быть рядом с тобой?
Старик прислонился к камню… Кому ведомо, как долго они еще сидели там этим вечером?
ФИНАЛ
Через несколько дней от дома отдыха отъехал автобус и, покинув приморский курорт, направился в город, откуда прибыли все эти люди. Знакомая нам парочка молодоженов продолжала нежно ворковать, шоферу пришлось оторваться от карт, ибо, ведя машину, нельзя думать о тузе черв, и он с гонором горожанина и автомобилиста поносил крестьянские подводы, загромождавшие дорогу. Лица асов плавания лоснились и стали гораздо чернее, чем были по приезде. Они сидели, выпятив грудь, и короткие рукава не скрывали мышц. Громкими голосами, никого не замечая, роняли: «пять тысяч метров», «на одном дыхании», «никаких судорог» — и бурно обсуждали, к какому морю поехать будущим летом. Среди дружеской компании, увлекавшейся лишь снедью да питием, оказался один страдалец с восковой физиономией и насупленными бровями. Вы угадали: чревоугодие не довело до добра — он переел, его пронесло.
Наш слепой с девочкой тоже там сидели, лицо старика обветрилось, распрямились морщины души. С автобуса сошел без помощи внучки. Быть может, он что-то еще видел? Во всяком случае, старик шагал по дороге так, будто ему открыто все.
Перевод С. Торопцева.
ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР
В воскресенье
— Что так разошелся? — с немым вопросом обратилась к нему Ваньчжэнь, собиравшая чашки со стола.
У доцента от хохота тряслась голова:
— Ох, уж эти наши гости, ничего-то их и не волнует, кроме сердечных проблем собственных чад. Неужели в пятьдесят лет им больше не о чем говорить? Детки крутят любовь, женятся, а взрослые — в суете, ажиотаже, без конца пережевывают, кто, с кем да как! Или чем старше, тем…
— Да будет тебе, воображала! — остановила его жена. — Они ж не философы, не доценты, с ними не подискутируешь о Фейербахе…
Ваньчжэнь была его «предохранителем» и, чуть муж начинал ерничать, как вот только что, тут же отрезвляла, обдавала холодным душем, опускала на грешную землю, не допуская словесных излишеств. Хотя на мир, он прекрасно это знал, они смотрели совершенно одинаково. Сама передавала ему сущий анекдот о машинистке из их конторы. Девице двадцать семь, перестарок, так что подыскать ей дружка — адова работа. Но вот обе стороны выказали готовность встретиться, назначили местечко — и представь себе, позади нее маячит тень папаши, позади него — мамаши! Ребята встретились, а папаша не думает уходить, замер метрах в трех и сверлит парня глазами, как полицейский воришку. Мамаша поначалу блюла дистанцию, метров семь, потом видит, он прилип к дочке, а она что, хуже, рванула вперед и встала совсем рядом, в паре метров. Папаша тоже не прост, видя такое дело, приблизился еще на метр — и стоят, голубчики, кучкой. Молодые как воды в рот набрали, старики свирепо пялятся друг на друга… Можешь представить, чем все завершилось.
— Чем в дела ребят лезть, лучше сами бы поворковали в другом уголочке… — вот таким манером Ли Цзинсинь и высказался тогда, выслушав рассказ жены.
— Пакостник! — одернула та, и оба расхохотались.
— Не всегда виноваты взрослые, — подытожила Ваньчжэнь другую историю. Есть у них на работе женщина ее лет. Единственный отпрыск задумал жениться и потребовал у родителей две тысячи юаней и пятнадцатиметровую комнату. Откуда у них? Чадо выказало строптивый нрав, расколошматило дома все тарелки, миски, чашки, вазочки, даже пепельницу. Мать схватилась за сердце — и каюк.
Грустно. Повздыхали, попереживали.
— Ма, есть хочу! — вышла из другой комнаты Фанфан, их дочь-третьекурсница, и потянулась к сахарнице и коробке с печеньем.
— Не кусочничай, сейчас приготовлю лапшу с куриной подливкой, креветки…
— А можно что-нибудь скоренькое? Мне тут кой-куда надо…
— Извини, Фанфан, вы с папой собирались послушать Шуберта, но мы не предполагали, что столько гостей набежит.
В этой семье царили мир и согласие. Просвещенный, или, быть может, даже лучше сказать — возвышенный, дух. Несмотря на двадцать два метра их квартирки и семьдесят юаней зарплаты старины Ли (это был предел, хотя два года назад его произвели в доценты и дважды прибавляли оклад). Никаких денежных ссор, никаких сомнений, недоверия между ними не возникало. И в шуточках, которые они отпускали в адрес родителей, устраивающих браки своих деток, невольно проскальзывала гордость за себя.
«Вот видишь, — словно бы говорили они, — мы не такие, и дочка у нас совсем другая…»
Трапеза в этой семье была наслаждением, отдыхом после работы, собранием близких (порой с добавлением двух-трех друзей). А когда дочь поступила в университет и втроем приходилось обедать реже, ради такого случая они всякий раз торжественно накрывали стол, создавая чуть не праздничную атмосферу. Вот и сейчас, кроме повседневной лапши, были выставлены четыре миски с закусками, прежде всего юмэньсунь — тушенные в масле ростки бамбука — непременный спутник их празднеств.