Современная новелла Китая
Шрифт:
— По-твоему выходит, что этой зимой у нас непременно будет пожар? — В голосе Ван Мутуна звучало презрение. Он вырвал у Однорукого книжку, полистал и швырнул обратно, потому что читать не умел. — Какой-нибудь гадальщик вроде тебя писал эту дрянь!
— Товарищ Ван, засуха ведь давно, а в горах полно сухих листьев, по радио каждый вечер передают… — Однорукий почему-то всегда пасовал перед лесником, чувствуя собственное бессилие.
Услышав о радио, Ван с издевкой захохотал:
— А что по твоему черному ящику больше не передают жалостливые песни о влюбленных?
Однорукий не знал, смеяться ему или плакать, и в конце
— Товарищ Ван, у меня есть предложение… Нельзя ли все-таки попросить руководство лесничества срочно восстановить телефонную связь? А то случись что-нибудь, так даже сообщить невозможно…
— Хочешь, сам проси, даю тебе два дня! Посмотрим, как лесничество к нам бригаду пришлет! — Ван окинул насмешливым взглядом Однорукого и зевнул. — Не думай, что ты один умный. Я здесь больше двадцати лет, и ни разу пожара не видел!
После ужина лесник, по обыкновению, зашел в хижину к Однорукому, но не стал его, как всегда, поучать, считая одним из «пяти вредных элементов», а обратился вполне приветливо:
— Послушай, Ли, ты ведь пойдешь в лесничество? Так сделай заодно для меня одно дело…
Он протянул чистый лист бумаги и попросил написать от его имени заявление в партию. Не успел Однорукий опомниться от удивления, как Ван прокусил себе палец и поднял его, точно маленькое окровавленное знамя.
— Вот, макай и пиши: «Дорогие руководители лесничества, я пишу заявление кровью и прошу принять меня в партию… Человек я некультурный, неотесанный, но сердце у меня красное, партию я всегда слушаюсь…»
Ли Синьфу поспешно отыскал старую кисточку и стал быстро писать, стараясь не смотреть на кровавые иероглифы. Он весь дрожал и покрылся холодной испариной.
Когда заявление было написано, Ван Мутун аккуратно сложил его и сунул в карман. Он все же не решился доверить такой важный документ ненадежному в политическом отношении человеку.
На следующее утро лесник, даже не забинтовав палец, устроил за огородом пал, собираясь расширить приусадебный участок. Он был трудолюбивым и всегда обрабатывал не меньше шести соток. Кроме того, начальство требовало, чтобы они с женой откармливали за год трех свиней, коптили и сдавали в лесничество, а что сверх того, могли оставить себе. Ван не интересовался ни идеями, ни принципами, но верил в партию, как в самого себя, и не сомневался, что в ней достойны быть лишь такие, как он. Чтобы удобрить землю, он собрал за огородом сухие листья и прелую траву и поджег. Он делал так ежегодно и нынешний год не считал исключением.
Но Однорукого это беспокоило. Он не посмел вмешаться, однако ночью спал плохо и видел страшный сон, будто вокруг полыхает огонь, похожий на алую Зарю или на красную реку. Раза два он тихонько вставал, срубал молоденькое деревце и дежурил возле костров, зажженных днем Ваном. Лицо, руки и ноги ломило от ветра и холода, но он продолжал дежурить. Зачем ему это понадобилось? Ведь не его кровью было написано заявление в партию, а если бы и его, ему все равно никто не поверил бы.
На кострах плясали языки пламени, искры взлетали в самое небо. Достаточно нескольким искоркам попасть на сухие ветки и листья, и пожар понесется со скоростью ветра… Может, сообщить об этом в лесничество? Пусть восстановят телефонную связь и пришлют инспекцию, чтобы вправить мозги Ван Мутуну. Однорукий тихонько поделился своими мыслями с Пань Цинцин, она кивком головы выразила
Днем, когда он варил себе еду на дорогу, к нему неожиданно вошла Цинцин, впервые за все это время открыто нарушив строжайший запрет мужа. Ли Синьфу поспешно встал и не знал, куда себя девать. Цинцин, видимо, пришла прямо с огорода. Она была в тонкой рубашке, плотно облегавшей тело, пуговица на вороте расстегнулась, обнажив часть полной, соблазнительной груди.
— Чего тебе, сестрица Цинцин? — робко спросил Однорукий, не смея поднять головы.
— Не бойся, я не горная ведьма! Ты иногда кажешься мне умным, а иногда очень глупым… — ответила женщина, видя его замешательство. Жалость в ее словах сливалась с любовью, почти материнской любовью.
— Сестрица Цинцин, ты…
— Я пришла спросить, не поможешь ли мне с одним делом в лесничестве?
Тут только Однорукий успокоился и взглянул прямо на Пань Цинцин.
— Вот сто юаней. Купи нам приемничек, как у тебя, а еще зеркало, туалетное мыло и крем, которым ты мажешь лицо от мороза. И три зубных щетки — мне, Сяотуну и Сяоцин. И антенну — я хочу поставить ее у нашего дома…
Теперь уже Однорукий не мог оторвать глаз от женщины, до того была она хороша, словно лесная фея. Крепкие ноги, сильные руки, упругая грудь — все дышало здоровьем и молодостью, было воплощением женственности.
— Ты чего так на меня смотришь? Может, что дурное задумал? — игриво склонив голову, спросила Цинцин и покраснела.
— Ты такая красивая, сестрица Цинцин, я… — точно завороженный, произнес Ли Синьфу и тут же спохватился, побагровел. — Ты хочешь истратить столько денег, не боишься, что муж…
Цинцин весело на него глядела, но при слове «муж» почувствовала себя так, будто ей в бочку с медом кинули пригоршню соли.
— Боюсь? Целых десять лет боялась! Хватит! Он каждую зиму зверей ловит, весной меха продает, да еще две наши зарплаты почти целенькими оставляет — весь сундук десятками выложил… Он деньги тратить не любит, да и не умеет… Что мне его бояться! Лучше умереть, чем жить с ним в этой дыре!
Ее глаза наполнились слезами.
— Сестрица Цинцин, — срывающимся голосом заговорил Однорукий, — не беспокойся, я тебе все куплю, только не плачь! Я знаю, ты несчастна… Мне очень жаль тебя, а себя я ненавижу — да, ненавижу! Не плачь, ладно? А то муж увидит и снова тебя изобьет, да и меня изругает…
— Ну что ты за человек! Хуже плюща на доме! — крикнула Цинцин и, с упреком глянув на Однорукого, пошла прочь.
— Сестрица Цинцин, погоди! — кинулся за ней Ли Синьфу. Он вытянул вперед свою единственную руку, словно хотел обнять Цинцин, но вместо второй руки у него болтался пустой рукав.
Когда Ли Синьфу добрался до лесничества, он увидел, что там всюду развешаны новые лозунги: «Выступим против реставрации правого уклона!», «Критиковать буржуазию внутри партии!» — и все в таком духе. В просторном кабинете политотдела шумели кадровые работники и простые рабочие, одни входили, другие выходили. Однорукий решил, что ему лучше всего доложить об обстановке заведующему политотделом Вану, потому что именно он в свое время послал Однорукого в Зеленый лог. Он долго ждал его у кабинета и лишь перед самым обеденным перерывом бочком протиснулся в комнату.