Современная румынская пьеса
Шрифт:
Появляется П т и ц а. Он подметает двор и тихо напевает.
У вас есть для кого жить! Суд пересмотрит дело, я похлопочу.
М а р и я. Ты слишком добр.
Б е р ч а н у. Страна должна благополучно закончить эту войну, зализать раны, как подстреленная лиса, и жить дальше.
М а р и я. Страна не должна быть лисой — сегодня с одним, завтра с другим, сегодня — раненная, завтра — излеченная, страна должна принадлежать людям, не лисам.
Птица
Б е р ч а н у. Все это детский лепет… Кто отец ребенка?
Тишина. Видно, как П т и ц а с полным ведром уходит.
Кому ты служишь?
М а р и я. Себе.
Б е р ч а н у. Прекрасно. Они тоже служат себе. И потому ни твоя жизнь, ни твоя смерть не потрясут их и не взволнуют. Пора понять, у нас жизнь человека, судьба человека никого не волнует. Мы нация без героев. Поставь себя на их место — тогда ты их поймешь.
М а р и я. Нет.
Б е р ч а н у. Почему же? У них есть дело, они служаки, не герои. Вы хотите, чтобы их лишили жалованья за то, что они не выполнили приказ. А если они его выполнят, их не только не накажут — их повысят в чине. Прошло шесть с половиной месяцев. Ты горда, но твоя гордыня не может скрыть элементарной истины. Ты боишься смерти.
М а р и я. Да.
Б е р ч а н у. Кто твои друзья? Ты боишься их?
М а р и я. Нет.
Б е р ч а н у. Тогда — нас?
Бьет колокол.
М а р и я. Себя.
Б е р ч а н у. Ну ты умрешь. Кто об этом узнает? Никто. А если и узнает, разве найдется человек, готовый умереть ради тебя? Нет. Никто не знает, что здесь происходит, — разве что гном в саду. Этот фаянсовый немой, спрятавшийся в цветах. Он не слышит, не видит. Он — гордость этого сада, его центр, он его возглавляет, элегантный мертвец. Умереть за здорово живешь — большого ума не надо.
М а р и я. Я — глупа, умирать не умею, молчать не умею и вовсе не похожа на этого великолепного гнома.
Колокол.
Б е р ч а н у. Прошло семь месяцев. Кто отец?
М а р и я. Не знаю. Это случилось в темноте.
Б е р ч а н у (смеется). Ну а как же иначе! Естественно.
М а р и я. В темноте, в полиции, на столе. Их было шесть, или восемь, или двенадцать. Не помню — я потеряла сознание и не знаю, кто из них отец, из тех, кто опрокинул меня на стол, потом на пол, на половик, пропахший хлоркой. Я ничего не помню, кроме того, что моя первая ночь любви воняла хлоркой, как вокзальные клозеты. Один из них, этих восьми, этих двенадцати, один из тех, кто надругался надо мной, — отец моего ребенка — моего чудесного ребенка, который сейчас бьет ножками в мой живот. (Плачет.)
Б е р ч а н у (отступая).
М а р и я. Я плачу от радости, что не зря жила.
Б е р ч а н у. Это не ненависть, это отвращение.
М а р и я (отвернувшись лицом к стене и подняв вверх руки, опирается на стену). Иди-ка ты отсюда и не спрашивай, кто отец… Моему ребенку достаточно знать, кто его мать, а об отце ему знать не обязательно. Так будет лучше. Уходи — так будет лучше.
Б е р ч а н у уходит.
Неслышно подходит П т и ц а.
П т и ц а (тихо). Мария…
Она не отвечает.
Мария.
М а р и я (все еще стоя лицом к стене). Не надо, Птица.
П т и ц а. Я принес тебе воробышка.
М а р и я (повернувшись к нему, видит птицу в его руке). Что мне с ним делать?
П т и ц а. Подержи его в ладони, ты услышишь, как бьется его сердце, почувствуешь тепло живого существа. (Отдает ей воробышка.)
М а р и я. Спасибо, Птица…
П т и ц а. Возьми и этот базилик. У него удивительный запах, он пахнет, даже когда завянет, запах его — бессмертен. Заткни его за ухо.
М а р и я (кладет цветок за ухо). Запах базилика сохранится, когда меня не будет.
П т и ц а (уходя). Что ты сказала?
М а р и я. Я сказала: спасибо за базилик, Птица.
П т и ц а. За базилик благодари землю. Это она его взрастила, не люди…
М а р и я. Спасибо, земля.
Птица уходит.
(Отпускает воробышка.) Спасибо, небо…
Входит З а м б и л а.
З а м б и л а. Перейди ко мне — никто не увидит.
М а р и я. Нет… (Смотрит на небо.) Посмотри — радуга…
З а м б и л а (кланяется радуге). Господи, до чего же красиво. Радуга соткана из душ цыганок, убитых мужчинами… желтая, зеленая, красная, шлюхи, невинные, женщины и девушки…
М а р и я. Я многого не знаю — и уже не узнаю… Сколько тебе лет?
З а м б и л а. Двадцать семь.
М а р и я. Мне никогда не будет двадцать семь. Я не буду седой, у меня не выпадут зубы и не будет болеть поясница… (Смеется.) Я не доживу до восьмидесяти, когда дают ордена… Ни до восьмидесяти пяти, когда устраивают банкеты… Внуки, невестки — все это не для меня.