Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
Хуже всего было то, что от Марии у меня не было никаких тайн, она знала о моей работе все, что знал я, поэтому я должен был хорошенько запоминать, что я наплел ей в последний раз — чтобы она не поймала меня в следующий. Ее изощренный ум сельской хитрюги и изобретательной подпольщицы, ее далеко не розовый жизненный опыт и горы детективов, которые она перечитала с моей легкой руки, сделали Марию отличным криминалистом. Но самой главной была многолетняя школа, которую она прошла в разговорах со мной, когда мы, скрашивая друг другу одиночество, проводили вместе вечера и я — чтобы освободить ее от мыслей о том, что она лишняя и никому не нужна, — вводил ее во все тонкости и детали профессии, ставил перед ней
Надо честно признаться, что выход из некоторых самых трудных, самых запутанных ситуаций я находил благодаря ее безошибочной интуиции и ее на первый взгляд парадоксальной и абсурдной, но в конце концов изумительно точной логике. Одно время я пытался уговорить ее учиться заочно и получить диплом юриста, чтобы потом прийти к нам на работу, но из этого ничего не вышло — болезнь подвела Марию к такому рубежу, когда ей приходилось проводить почти весь год в санаториях. Она отказывалась от работы, которую ей предлагали, ценя ее ум и энергию, не желала переселяться в отдельную квартиру — «Зачем мне квартира? Я торчу круглый год в санатории, а квартиры нужны молодоженам и старым людям!». Старую кибитку мы заменили на фургон, чуть более просторный и благоустроенный. Слава Богу, удалось купить по символической цене старую «волгу» с дизельным двигателем, который обеспечивал отопление в фургоне, когда машина стояла на приколе. Я даже предлагал Марии переехать ко мне (у меня довольно большая квартира), разумеется, по-дружески, давно ни на что не надеясь, но гордая Мария, конечно же, отказалась, и все пошло, как и прежде, своим чередом.
Осенью, зимой и весной она почти не покидала санатория, и я приезжал к ней не только каждый праздник, но и часто в будни. Сначала ее помещали в любую палату, где была свободная койка, потом я (конечно же, втайне от нее) настоял, чтобы за ней навсегда закрепили самую большую и солнечную комнату с маленькой кухонькой, туалетом и душем. Я приезжал часто и оставался допоздна и вскоре придумал — привез раскладушку, поставил ее в кухоньку. Дом Марии до какой-то степени стал и моим, здесь поселились мои пижама, тапочки, бритва, книги… Когда у меня в запасе было несколько дней, я привозил сюда с собой и папки с делами, тем более что Мария была для меня чем-то вроде мисс Марпл у Агаты Кристи с ее следовательским гением, помогавшим старушке расплетать самые сложные криминальные загадки Скотленд-Ярда. Мария отказалась переехать ко мне, а вот мои многодневные посещения делали ее счастливой, насколько может быть счастлива женщина в ее положении. Ну, а мне рядом с ней было так тепло и уютно, как было только когда-то давно-давно — дома, в селе. Может быть, тут дело было еще и в том, что Мария держала себя со мной не только как с другом, но и с любимым, иногда непослушным сыном. Точно так же, как некогда старшая Мария проявляла свои материнские чувства к «малышке», эта «малышка» теперь хвалила меня и ругала, наказывала и прощала, заботилась о моей одежде, о моих делах, о моем будущем… Несмотря на то что Мария была еще молода, из-за болезни она приобрела манеры матроны, а это гарантировало авторитет любому ее действию по отношению к моей житейски незрелой особе.
С годами мои посещения санатория, где жила Мария, стали настолько привычными, что я, как и она, превратился в какую-то постоянную величину, при встрече с которой некоторые больные говорили мне: «Добрый день, доктор!», принимались рассказывать о своих болезнях, а я их внимательно и сочувственно слушал (видимо, сходить за специалиста в областях, о которых не имеешь никакого представления или весьма приблизительное, — профессиональное качество «сыщика», в общем, в нашем «театре» мы должны быть образцовыми «актерами»).
В летние месяцы болезнь
…Когда Мария варила кофе специально для меня, она делала это медленно, молчаливо и сосредоточенно, семь раз снимала с плитки турчик и ставила обратно — совсем как жрица, избегая в это время разговоров и даже посторонних глаз.
— Чудо-кофе! — Мария очень любит сама нахваливать то, что делает. — Скажешь Анечке, чтобы варила тебе только этот, я еще такого не пила, тут сто один аромат, карибский тайфун и рота черных дьяволов!
Да, Мария недаром читала приключенческие романы… Если на старости лет я решу, как некоторые мои коллеги, писать мемуары, я попытаюсь создать образ Марии через точную форму ее слова, приведу ее изящно-акробатические метафоры и сравнения, ее абсурдные формулировки, в которых больше здравого смысла, чем в длинных трактатах ученых.
Наконец я решился задать ей вопрос, ради которого пришел сегодня сюда.
— Этот, с усиками и бабочкой, когда появился здесь в первый раз?
Когда речь идет о ее проблемах, Мария никогда сразу не отвечает. А сейчас она очень кстати для себя занялась кофе — медленно, аккуратно разлила его из турчика по чашкам, так же медленно, изящным жестом, будто священнодействуя, опустила в каждую чашку по таблеточке сахарина, отчего кофе в чашке тихо зашипел и слегка вспенился. Потом закурила сигарету и, подождав, пока кофе успокоится, сочла возможным, наконец, начать:
— Он появился еще прошлым летом… Целую неделю ходил в тир, каждый день стрелял, и все из разных винтовок, однажды мне показалось, что он что-то тайком от меня записывает, но я не уверена, так ли это на самом деле, может, и вправду показалось… Я запомнила его, потому что такие, как он, взрослые, не так уж часто приходят ко мне, да и внешность у него какая-то раздражающая.
— И все-таки — тебе показалось или ты уверена в том, что он записывал что-то?
— Мм… уверена, но не на все сто процентов.
— А ты все-таки подумай, подумай еще! Это ведь очень, очень важно. Как он выглядел и почему тебе пришло в голову, что он что-то записывал?
Мария, я уверен, не хуже меня знала, что в нашем деле самые несущественные на первый взгляд подробности приобретают первостепенное значение. Что еще мог записывать этот тип, кроме номеров винтовок, которые он потом впишет в фальшивый (в этом я нисколько не сомневался) нотариальный акт о его праве собственности на тир?
— Я пошла заряжать Барабанщика, но почему-то обернулась, наверно хотела спросить его, будет ли он стрелять в эту цель — ты ведь знаешь, Барабанщик находится в самом углу, и мне добраться до него нелегко. Вот тогда я и увидела, вернее, мне показалось, что он быстро сунул в верхний карман пиджака какой-то белый блокнотик.
— А может быть, это был носовой платок? Эти, с бабочками, любят носить платки в верхних карманах — как бы по-европейски.
— Нет! — Мария отрицательно покачала головой. — Это не платок. Блокнотик это был. Я точно помню — видела твердый белый угол…
— У этих, с бабочками, носовые платки всегда белые, всегда идеально выглажены и похожи на бумагу, — я снова сделал попытку «разубедить» ее, заставить еще раз напрячь память, чтобы окончательно увериться в том, что у Цачева был блокнот. Мне был просто необходим этот блокнот.