Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
— Оставьте мне документы, завтра вам возвратят их обратно, — проговорил я холодно, стараясь даже не глядеть на Ценкова.
— Мы не торопимся, — ответил Ценков деловым, в своем обычном стиле, тоном. — Я говорил вам, что у нас есть копии, хотя это и не означает, что нам не нужны оригиналы.
Кобра снова высунула язык, поэтому я ответил коротко и быстро — так, как если бы смог взмахнуть ножом и отрезать этот поганый язык:
— Я знаю, что вам нужно! Завтра. У секретаря.
Я ждал, что на прощанье он снова огорошит меня чем-нибудь, но он повернулся и вышел. Вероятно, почувствовал со своей змеиной
Самое худшее случилось во второй половине дня: из Софии пришло подтверждение подлинности всех трех документов, и в три часа пополудни Цачев подал в суд. А вот это было уже начало настоящей войны, самой нелепой из всех, которые я когда-либо вел, и жертвой ее мог стать самый дорогой мне человек на свете…
Убийство, присвоение имущества убитой и пользование им, давшее за прошедшие годы двадцать пять тысяч дохода, — вот вкратце мотив иска, поданного Цачевым в суд именно в тот день, когда я потребовал документы.
Наверняка кобры испугались, не найду ли я какой-нибудь способ помешать заведению судебного дела, и решили напасть первыми. Не сомневался я и в том, что Ценков намеренно припугнул Цачева, чтобы тот активизировал свою «деятельность». В общем, Цачев «ужинал с Богом», как говорили когда-то сельские бабки, или «попал точно в десятку», как говорят сейчас, когда встретил на своем пути Ценкова, который оказался блестящим мастером варить эту жирную кашу, а роль хвороста, по их замыслу, должна была исполнить убийца и воровка Мария Атанасова.
— Не молиться вам в этой церкви! — сорвался я вслух и схватил трубку, чтобы позвонить в суд, но именно в эту секунду вошла Ани с какими-то документами.
— Кто молится в церкви, товарищ полковник? — не удержалась она, хотя хорошо знала, что я ненавижу, когда мне задают вопросы прежде, чем я сам заговорю о предмете. Да, я надеялся, что она давно отвыкла от этой наивной детсадовской привычки — если говорить честно, то именно это, а не что другое поселило в душе у меня какое-то чувство страха, торможения, что ли, и не давало решиться на «прослушивание пластинок»… В другое время я бы отругал ее за неуместный вопрос, но сейчас нам была объявлена война, а на войне отношения резко меняются, поэтому я почти с удовольствием стал объяснять ей:
— Некоторые пытаются, дорогая Ани, ворваться в нашу церквушку, но они наверняка сломают себе на этом шеи или, вернее, свои зеленые тыквы!
Ани, надо отдать ей справедливость, сразу и без труда поняла, о чем идет речь.
— А… а они могут ей чем-то навредить?
Вот это уже напрасно! Этого вопроса задавать не надо было, потому что я сам вторые сутки терзаю свой мозг и душу этим вопросом и ответа пока не нахожу.
Пришлось еще раз сделать внушение Ани.
— Я прошу тебя о трех вещах, — как можно сдержаннее произнес я, — ни о чем не спрашивать, никому ничего не говорить, особенно Марии, и делать только то, что я тебе велю.
Не стал я пить Анин кофе; бросил трубку на рычаг и подался в суд. Настроение — хуже некуда. Пока шел, передумал о тысяче вещей, но поверх всего — о бедной нашей святой Марии, которой довелось родиться под таким несчастливым знаком, о том, как обделила ее судьба человеческими радостями, сколько страданий
— Увидим, увидим, кто будет молиться в этой церкви, — пробормотал я сквозь зубы, минуя постового у входа в суд.
Постовой вытянулся и, решив, что я обращаюсь к нему, отдал честь:
— Слушаю, товарищ полковник!
— Здрасьте! — Я машинально кивнул головой и через секунду понял, что обратился к парню совсем не по уставу, но мне наградой было счастливое покрасневшее лицо мальчика, восторженно гаркнувшего:
— Здравия желаю, товарищ полковник!!!
Новенький, наверно. Не помню его — скорее всего, недавно присланный из пазарджикского училища. Я представил себе его вечером рассказывающим своим приятелям, как полковник Свиленов поздоровался с ним совсем по-дружески — «здрасьте»… Я прошел прямо в кабинет к председателю окружного суда Томову. Он сидел за столом, с удивлением глядя на лежавшую перед ним раскрытую новенькую папку. Не нужно было даже напрягать зрение, чтобы увидеть исковое заявление Цачева и уже знакомые мне документы.
— Что это за идиотизм, Свиленов? — резко бросил Томов вместо приветствия — впрочем, руку он мне пожал. — Откуда возник этот Цачев?
— Мир велик, время от времени в нем появляются и Цачевы, — ответил я и сразу опустился в огромное допотопное кресло у стола. — Прописка у него в порядке, площадь для проживания имеется.
— Да откуда все-таки он взялся? Он здесь всего около года. А до этого? Никто ничего не знает, где он жил до этого и что делал!
— Он здесь родился и здесь рос. Я был знаком со второй женой его отца Терпой Робевой, он оказался ее наследником.
— Ну хорошо, ему нужно получить ее дом, а что ему нужно от Марии Атанасовой?
— Какой еще дом?
— Ну, этой… Робевой. Уже полгода он судится с Советом и требует, чтобы ему вернули этот дом, а дом, между прочим, включен в городской жилой фонд еще в 1945 году.
Вот это удар!! А я-то воспринимал его как мелкое жулье. Если ему удастся получить этот дом, который в наших условиях жилищного кризиса сразу сделает его богачом, плюс тир, тоже худо-бедно дающий кое-что… Интересно, сколько он обещал отвалить Ценкову в случае удачи? Рвение кобры мне стало понятным.
Я перегнулся и взял со стола папку.
— Как идет дело с домом?
— У нас это дело не пройдет! — заявил Томов столь категорическим тоном, что сомневаться в бесполезности притязаний Цачева не приходилось. — Но ты ведь знаешь, сколько новых распоряжений, инструкций, законов выходит каждый день — и все в защиту имущественных прав. Я боюсь, что он начнет стучаться во все двери, потрясать своими инвалидными справками и орденами — и, глядишь, какая-нибудь дверь и откроется…
— Чтоб его черт побрал! — вспыхнул я, последнее время нервы у меня совсем разгулялись, хорошо еще, что я порой отпускаю вожжи только перед своими. (А вообще, широко известно, что человек как крикнет, так ему и полегчает, будто в крике отрицательная энергия вырывается вон, как из аварийного клапана…) — Слушай, Томов, отдайте ему этот дом, пусть успокоится и откажется от тира! Кроме того, он ведь имеет право только на половину дома, как одинокий…