Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
И я перешел в наступление:
— Ну конечно, как же ты мог расспросить его о чем бы то ни было, ведь тогда вся твоя гипотеза, которую ты выстроил с такой любовью к делу и к людям, полетит вверх тормашками! Куда как более интересно выдать на-гора сенсацию и объявить убийцей нашу Марию, чем согласиться с очевидным — самоубийством человека, которого судьба тесно связала с полицией, и хотя Мария Робева не раз помогала и нам и была в принципе человеком неплохим, но страх перед расплатой привел ее к мысли о том, что лучше самой наложить на себя руки, чем позор перед всем городом!..
Я собирался продолжить свою атаку, но Георгий прервал меня и неожиданно заговорил спокойно и уже
— Ну хорошо, Свилен, допустим, моя гипотеза неверна, я могу поклясться тебе чем угодно, что мне этого хотелось бы нисколько не меньше, чем тебе. Но… Ты никогда не задавал себе такой вопрос: почему наша чистая Мария осталась хозяйкой тира, неужто не было у нее желания переменить вид деятельности? Почему она опустилась в это мелкобуржуазное болото, с которым мы так решительно порвали? А?.. Кстати, я уже слышал, что она стала очень походить на ту, прежнюю владелицу…
Признаться, до того, как я узнал в подробностях всю историю Марии, я и сам иногда задавал себе такой вопрос. Поэтому я постарался ответить без злости:
— Это болото, Георгий, было той пристанью, где она ждала возвращения из далекого плавания своего капитана, золотого Йорго! — я нарочно назвал его так, как когда-то окрестила его на своем македонском диалекте старшая Робева. — Только он вернулся не так, как его ждали, но в этом виновата не она…
— Это недостаточно серьезное основание, — пробормотал он, насупив брови.
— Для тебя — может быть, но не для нее. Кроме того, это лишь одна из многих причин…
Вдруг он побагровел и ударил кулаком по столу:
— Среди этих многих есть одна главная — нечистая совесть! И достаточно!
— Это у тебя, дорогой, совесть нечиста, и ты бы должен постыдиться этого… — тихо, но веско проговорил я. — Потому что ты не поверил ей, нашей Марии, когда это было так необходимо! И поскольку в психологии ты, судя по всему, разбираешься как свинья в апельсинах, я вынужден тебе объяснить, что если Мария, помимо всего прочего, осталась при этом тире, то она сделала это именно для того, чтобы доказать, что совесть ее абсолютно чиста! Неужели так трудно сообразить — если бы она была хоть как-то замешана в предательстве, в связях с полицией, она первым делом убежала бы прочь, уничтожив предварительно тир и все, что с ним связано! Или пустила бы себе нулю в лоб, как старшая Мария… Да неужели тебе не приходило в голову, что именно этот тир и кибитка, спасшие ее когда-то, и дальше сохраняли ее имя в чистоте и неприкосновенности! Для нее тир стал и символом, и смыслом всей ее жизни — здесь прошла ее молодость, ее любовь, здесь похоронены ее надежды и мечты, здесь она построила свой храм, в котором Богом стал ты, бездушный и недостойный ее человек!..
Черты лица Георгия в какой-то миг потеряли остроту и напряженность, стали мягче, взгляд потеплел — или мне так показалось? И впервые за все прошедшие с пятьдесят первого годы я бросил холодный, неприязненный тон и заговорил с ним как прежде, когда он был моим первым другом и братом с давним детским именем:
— Послушай, Гошо, наша Мария и сейчас та же, что и тогда, она не переменилась, наша… нет, твоя чистая, настоящая Мария, и, несмотря на все, она любит тебя, как любила тогда и все эти годы… Гошо, брат, она очень больна, и ты, только ты ей очень нужен…
Он устало опустил голову, помолчал, потом заговорил — тихо, но твердо:
— Неужели ты не понимаешь, Свилен, что это невозможно? Мы с тобой мужчины, и ты должен, обязан понять — я не могу вернуться к ней… Как говорят в нашем селе — не могу я с открытыми глазами встать перед ней.
Я думал, что он наконец устыдился, и почти закричал на него:
— Глупости!
Я поглядел на него и понял, что ошибся. Светлое облако грусти растаяло, на меня с тупой непреклонностью снова смотрели холодные стальные глаза:
— Нет, я сказал — нет. Я не верю ей. И теперь — не верю.
Я не мог не сделать последнюю попытку.
— Георгий, Георгий, заклинаю тебя! Всем, что тебе дорого и свято!! — Я изо всех сил тряс его за плечи. — Всем, что нас связывало! В память о наших родителях! Не оставляй Марию! Она ни в чем не виновата, а ты нужен ей!
Нет, все напрасно…
— Ты знаешь меня, Свилен. Нет силы, которая заставит меня изменить свое решение. Я ей не верю.
— Нет такой силы? Даже наша дружба?
— Да. Даже наша дружба.
Я сунул пачку «Солнца» в карман, встал и пошел не оглядываясь к выходу. Через два месяца я узнал о женитьбе Георгия на дочери его генерального директора. Значит, и он научился этому восхитительному умению делать именно то, что нужно, когда и как нужно ему. Поэтому я послал с нашей почты поздравительную телеграмму, состоящую из одного слова: «Дерьмо!» А через несколько лет он уже был директором одного из предприятий, подчиненных его тестю, у него родилось двое детей и он шел в гору. Пятнадцать лет мы ни разу не встречались, я, правда, изредка получал информацию по радио и телевидению об его успехах на посту уже генерального директора объединения.
Впрочем, справедливости ради надо признать, что Георгий — способный и энергичный руководитель, а тесть — ну, что тесть, всего-навсего зеленый семафор, который дал дорогу именно ему, Георгию, а не другому способному руководителю.
Но сейчас, сидя в служебной машине, направляющейся в Софию, я думал о другом. Я почему-то был уверен в том, что история расследования в пятьдесят первом не прошла бесследно и для Георгия. Он поступал так, как считал правильным и единственно возможным, он был честен перед самим собой, даже ошибаясь. Но критическая масса зла, причиненного людям, не могла не отложиться на его нервах, кровеносных сосудах, способности мыслить и действовать. Да-да, я верил в нечто вроде возмездия, хотя идея эта никогда не приобретала у меня оформленного словесного выражения.
Я изо всех сил старался унять гнев и злость на бывшего друга, которые, увы, с годами не гасли, стоило мне подумать о страданиях Марии. Но чего я действительно не мог и не хотел прощать ему — это его женитьбы вскоре после нашего разговора в «Ариане». Я дал себе зарок — никогда больше не встречаться с ним.
И вот теперь я ехал в Софию и — в который раз! — думал о том, что слово «никогда» с легкостью произносишь, только когда ты молод и зелен…
А мы оба с Георгием постарели. Я не имею в виду возраст — мужчина около пятидесяти уже, разумеется, не юноша, но и совсем не стар, более того — к такому возрасту особенно тянутся очень молодые девушки (восхищение или любопытство, материальный ли интерес тому причиной — не знаю, но думаю, что тут может иметь место и подлинное чувство, почему бы нет?). В общем, это совсем не самый плохой мужской возраст, и, когда я говорю о подступах к старости, я имею в виду то, что можно уже ни перед собой, ни друг перед другом не стыдиться нарушения зароков и обетов. Потому что в нашем возрасте мы уже знаем: рядом с любым зароком может появиться еще более важный зарок и нет никакой гарантии, что принятое однажды условие не опровергнет еще более важное условие — именно так случилось сейчас, когда на карту поставлена судьба Марии.