Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
По сравнению с моим кабинет Георгия выглядел как «мерседес» рядом с «запорожцем». Роскошные кожаные кресла, в которых не сидишь, а тонешь, модный письменный стол необъятных размеров, строгая темная стенка с книгами и резным баром, ковры и дорожки… Только вот при взгляде на хозяина кабинета я вздрогнул от неожиданности — и жалости. От прежнего павлина времен нашей последней встречи в «Ариане» не осталось ничего — передо мной сидел невысокий, с трудом дышащий человек, страшно толстый, с явно нарушенным обменом, на который, как известно, в такой стадии уже не влияет ни диета, ни спорт.
Я стал лихорадочно, с подчеркнутой уверенностью убеждать его в необходимости двигаться, побольше двигаться.
— Двигаться? Когда и где? — вздохнул он. — Тут? В машине? В министерстве? Или дома, где я почти не бываю?
Он закурил сигарету и до конца нашего разговора курил одну за другой.
— Ты знаешь, что мне снится чаще всего, если вообще у меня появляется время для этого приятного времяпрепровождения? Мне снится, что я бегу. Нормальные люди видят во сне детство, себя в молодости, а мне просто снится, что я бегу. Не знаю, в каком я возрасте — я имею в виду сон, — но, наверно, в нынешнем, потому что теперь я совсем не могу бегать… Мне кажется, если я пробегу десять метров, моя машинка окончательно и бесповоротно остановится. Вот до чего я дошел…
Георгий говорил без раздражения и недовольства, видно было, что он принимал свое состояние как неизбежное зло, в голосе его слышалась даже какая-то апатичная примиренность с жестокими законами природы. Я представил себе, сколько его коллег и подчиненных завидуют ему, а ведь они даже вообразить себе не могут, как завидует им он, когда видит их, бегущих на работу или домой…
Глядя на Георгия и слушая его, я все раздумывал, как подступиться к рассказу о Цачеве, но Георгий облегчил мне задачу.
После рюмки отличного коньяка и чашки кофе, принесенных модной секретаршей, я закурил, а он, не выпуская изо рта очередную сигарету, со вздохом спросил:
— Что происходит с Марией? Как она?
— Ее будут судить, — выпалил я прежде, чем придумал другой ответ.
— Что-о? — Он захрипел, как раненое животное, которое вдруг попало на бойню.
Да, я зря сразу обрушил на него новость. Надо было идти к ней по ступенькам.
— Возникли серьезные неприятности. Но…
— Снова… то же самое? — Впервые я увидел в его глазах неподдельный ужас.
— Нет-нет. Другая история, довольно глупая.
— Небось застрелила кого-то, — с невеселой усмешкой проговорил Георгий.
— Нет еще, но может сделать и это! — я улыбался во весь рот, успокаивая его и призывая к серьезному разговору.
— Тогда в чем же дело? — с некоторым раздражением спросил он, стиснув в пухлой руке зажигалку.
— Понимаешь, явился наследник Робевых и хочет отнять у нее тир, у него даже есть нотариальный акт, и, кроме этого, он требует двадцать пять тысяч левов, а у Марии есть только две!
Георгий с досадой махнул рукой:
— Что за ерунда! В предсмертном письме та Мария написала, что оставляет тир нашей.
— А где, где это письмо?
— В деле! Это письмо, по сути, и спасло нашу Марию, потому что в доносе, с которого все и началось, помимо всяких прочих вещей, с абсолютной уверенностью сообщалось о том, что наша убила владелицу тира, чтобы та не выдала ее. Однако это письмо не только провалило обвинение, но и поставило под сомнение и другие улики против нее… Да, это спасло ее… А я не поверил ей тогда…
Георгий тупо смотрел на крышку стола, слова падали медленно, тысячу раз передуманные и сказанные самому себе. Что же надо было ему пережить, какой путь пройти до осознания своей вины…
— Да, я не поверил ей тогда, и это был большой грех, видно, Господь наказывает меня за это… Уродливой душе дает уродливое тело…
Теперь и мне стало трудно дышать, я будто задыхался вместе с ним.
— Перестань глупости болтать! — крикнул я ему в сердцах. — А кроме того, нету такого письма в деле. В описании следственных документов оно упоминается, а в архиве отсутствует! Наверно, кто-то весьма заинтересованный во всем этом убрал его, не пойму только — еще тогда это случилось или уже сейчас?
— А разве содержание документа не изложено в деле?
— Нет. Ни один документ не описан. И этот тип в результате подбросил суду идею, что наша убила старшую Марию, чтобы завладеть ее имуществом.
— А что это за тип? — Георгий размахивал зажигалкой, как ножом.
— Некий прилизанный балканский мошенник.
— Да неужели же ты не можешь справиться с ним?
— Закон справится. Правда, если и ты поможешь.
— Ну а Мария?
— Если узнает, что он завел против нее дело, — застрелит его.
— Это точно — застрелит! — с довольной улыбкой прорычал он, и передо мной сквозь бесформенную массу на секунду промелькнул образ того мальчишки, с которым прошли мои детство и юность, облик моего друга и брата. — А если она не застрелит его, тогда я сведу с ним счеты. Меня не учили хорошим манерам в ордене кармелиток!
Сколько раз я слышал от него про этот «орден кармелиток»! Таким образом он выражал свое недовольство моей мягкотелостью и излишней, по его мнению, терпеливостью.
— Чему и где тебя учили — я знаю.
— Извини, я с годами все больше грубею… — вздохнул Георгий, снова наливая в рюмку коньяк (так же как он беспрерывно курил, так и от рюмки почти не отрывался). — Видно, тут единство формы и содержания… — он горестно глянул на свой необъятный живот, взял рюмку и глотнул изрядно. — Скажи, Свилен, ты по-прежнему считаешь меня человеком?
— Странный вопрос, — промолвил я после неловкой паузы, и, может быть, поэтому ответ мой прозвучал неубедительно.
— Вопрос обыкновенный, и ты бы должен ответить на него прямо, без риторики, а я не рассержусь — заслужил… Во всяком случае я сам давно ответил на него себе: я был свиньей…