Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
Я приближался к Софии и все время неотвязно думал о том, как извлечь Марию из водоворота, куда ее затягивала мертвая зыбь. Я обманул, отвлек ее, попытался убедить в том, что речь идет только о доме Робевой. Не знаю, поверила ли она… Но это очень ненадежный островок временного покоя, шаткая пристань, которая в любую секунду может взлететь на воздух, если вспыхнет скрытый вулкан. Где взять спасительный корабль, готовый снять с острова потерпевших крушение? Только бы не был этот корабль Летучим голландцем с мертвым экипажем, несущим гибель всем, кто прикоснется к его смертоносным бортам.
В Денке Драгиевой я был уверен — она давно искупила свою вину
Но чем ближе я подъезжал к Софии, тем сильнее меня охватывал неизъяснимый страх. Что меня ждет — встреча с мертвым кораблем, несущим погибель, или жизнь и надежда? Теперь все в руках моего друга детства, любимого товарища, соратника, человека, который когда-то был мне ближе брата, — в руках Георгия…
Мария обманула меня тогда, уверив, что во время расследования он помог ей оправдаться и все хорошо кончилось благодаря его заступничеству. Прошло много времени, пока я узнал правду, но постепенно Мария успокоилась, и все как будто ушло в прошлое. Правда, вначале мне очень хотелось как следует посчитаться с бывшим другом, ну, а потом… потом ни видеться с ним, ни разговаривать уже никакого желания не возникало. А он, наоборот, проявлял все большую настойчивость в попытках восстановить былые отношения — грешным делом мне показалось, что он просто боится моей мести за Марию. Не проходило недели, чтобы он не позвонил раза два-три, он настаивал на встрече, но в наш город приехать не захотел, поэтому я в конце концов решился и сам двинулся в Софию — встретиться все же нужно было.
Я не видел его с тех самых пор, как у нас с ним был разговор о расследовании пятьдесят первого года. Я уже говорил — мне тогда показалось, что он поместил меня в какую-то клетку-камеру своего сознания, где мне было очень неловко и неудобно. Надо сказать, я уже встречался с такими людьми, которые всех окружающих рассовывали по готовым клеткам-камерам, и, как правило, я таких людей старался избегать. Однако кто-нибудь может возразить, что у меня самого такая служба, которая постоянно заставляет помещать людей в камеры, причем не в переносном, а в буквальном смысле. Да, это верно, но кое-что нужно бы уточнить. Во-первых, я помещаю в камеры не всех людей, а преступников — во всяком случае, стремлюсь к этому. И во-вторых, из моих камер все-таки есть возможность выйти и вышедший — и по закону, и по моим понятиям — становится свободным полноправным членом общества (на свадьбах у тринадцати моих подопечных я даже был кумом). А для тех, кто попадал в клетки-камеры к Георгию и ему подобным образца пятьдесят первого года, не было ни выхода, ни надежды вновь обрести свои права. Так что между их «клетками» и моими камерами есть разница, и весьма существенная… А если откровенно, то я очень тяжело пережил потерю Георгия, гораздо тяжелее, чем если бы потерял брата, потому что после гибели наших родных он и Мария заменили мне и мать, и отца, и брата, и сестру.
Постепенно я пришел к выводу, что для меня образовались как бы два Георгия — один до пятьдесят первого, другой — после; один — мой, наш Георгий, с которым было одинаково прекрасно и жить и умереть, а другой — с расчлененным на клетки сознанием и пристальным холодным взглядом. Я любил первого и ради него старался не возненавидеть второго, оба они снились мне, и всё в бою, но первый стрелял вместе со мною во врага, а второй — в меня… Я просыпался от собственного крика, показывал ему свой пустой пистолет, смотрел на него с мольбой, а он холодно целил мне в лоб — и
С Марией мы чаще всего говорили о том, «нашем» Георгии как о дорогом покойнике — с любовью и тоской, радуясь, что он был в нашей жизни, и обрывая разговор при первой же мысли о том Георгии, каким он стал и для меня, и для нее.
…Мы встретились с ним тогда, в первый раз после войны, в ресторане «Ариана» — был такой посреди озера в Парке Свободы, потом его переименовали в «Байкал», все софийцы почему-то предпочитали старое название. Я пришел раньше. Через минут десять появился Георгий — в безупречном костюме, с застегнутой доверху жилеткой, в идеально завязанном галстуке, с «дипломатом» в руках. (Может быть, с тех самых пор я возненавидел людей в такой униформе — скорее всего, они таким образом изживают свои сельские комплексы.)
Он попытался обнять меня, но я сделал вид, что не понял его «порыва», протянул ему руку, а он вложил в нее свой кулак. Да, да, я совсем забыл об этом — он всегда здоровался или прощался, подавая ладонь с крепко стиснутыми пальцами. И если открытая для приветственного рукопожатия ладонь подтверждает не только дружеские чувства, но и отсутствие оружия, то в руке Георгия могла скрыться даже маленькая бомбочка.
— Ну, дожили все-таки! — произнес он торжественно и вынул из кармана заграничные сигареты — до сей поры я таких не видел.
— Кто остался в живых — дожил, — сдержанно ответил я и устоял от искушения попробовать его сигареты — я дымлю «Солнцем», это тоже дефицит, но Ани балует меня и регулярно снабжает ими.
Георгий не понял, что я имел в виду, и изобразил тревогу:
— Как это, «кто остался»? Неужели…
— Нет, нет, она не умерла, — поспешил я успокоить его.
— Тогда что же…
Я вдохнул кружащий голову аромат его сигареты.
— Георгий, неужели для тебя нет разницы между живым и просто неумершим человеком?
Он усмехнулся краем губ, сохраняя на лице выражение доброжелательности и великодушия:
— А ты разве до сих пор не понял, что во всем, что тогда произошло, виноваты не мы, а время? Время было такое, вот и делали ошибки, понимаешь?
Он не сердился на меня, мой бывший друг, во всяком случае пока. И я задал ему еще один вопрос, который задавал уже многим до него, тем, кто так же, как он, отвечали на первый:
— Любопытно, как бы ты объяснил то, что было, если бы одна из таких «ошибок» произошла с тобой? Ты удовлетворился бы объяснением, которое дал мне?
— Конечно, разумеется! — с подчеркнутым энтузиазмом ответил он. — Я даже был бы горд, что снова получил возможность страдать за правое дело.
— Довольно! — тихо крикнул я ему в лицо. Мне очень хотелось вырвать из-под его уже весьма объемистого зада складной стул и столкнуть его в озеро (мы сидели у самой воды). — Довольно! — прошептал я и заметил — сидящие за соседними столиками уже стали оборачиваться.
Он молча затянулся сигаретой и наставительно (так он, видно, разговаривает с подчиненными) произнес:
— Прошлое, Свилен, нельзя вернуть, чтобы исправить. Зачем же постоянно колоть мне глаза? Не лучше ли подумать о будущем?
— Дорогой мой, — начал я как мог спокойно, — ты можешь надеть рубашку, жилет, костюм, прежде чем умоешься и побреешься? А?
Я почувствовал, что ему неохота стало продолжать этот разговор.
— Что ты хочешь этим сказать?
— По-моему, ты прекрасно понимаешь, о чем речь, но могу и объяснить. Нельзя говорить о будущем, не отмывшись от прошлого, — неужели не ясно?