Современный детектив ГДР
Шрифт:
11
Часов в шесть с небольшим, когда уже начало смеркаться, они подъехали к дому доктора Николаи. Едкий запах осенних костров висел в сонном воздухе, между прямыми стволами сосен там и сям мерцали желтым светом окна редких домов поселка.
Зеленый «трабант» и огненно-красная «шкода» с обилием хромированных деталей и двумя антеннами на задних крыльях стояли у ворот. Под навесом бетонированной велостоянки скопилось великое множество велосипедов.
Крейцер подошел с
— На сегодня не могу вас записать. Прием кончается в семь, а в приемной еще полно народу. — Голос у нее шуршал, как подсушенная на солнце бумага.
— Доктор Николаи меня знает. Мне только сказать ему несколько слов.
Крейцер отстранил девушку в сторону и вошел. Перед дверью приемной он остановился и сказал следовавшей за ним фрау Оверман:
— Пожалуйста, оставайтесь в приемной, что бы ни произошло. Ваше дело только слушать его голос.
Он отворил дверь и пропустил фрау Оверман вперед.
— А вы доложите обо мне, — обратился он к сестре. — Моя фамилия Крейцер. Скажите доктору, что мне необходимо переговорить с ним.
Девушка повернулась, не проронив ни звука, и исчезла в кабинете.
Мгновение стояла тишина, потом на стеклянный столик упал какой-то инструмент и дверь распахнулась. На пороге вырос доктор Николаи. Во взгляде, который он бросил на Крейцера, смешались ярость и отвращение.
— Ну что у вас опять? — простонал он. — Вашей настырности позавидовал бы любой коммивояжер.
Крейцер нахмурил брови.
— Вы уверены, что здесь подходящее место для острот?
Николаи пропустил его и со вздохом затворил дверь.
— Итак, что вам угодно?
— Я хотел бы дать одному человеку возможность услышать ваш голос.
— Как-как?
— Мы нашли свидетельницу, которая полагает, что слышала ваш голос, причем отнюдь не в больнице. Но поскольку она не совсем уверена, мы решили устроить эту пробу.
Николаи сорвал с шеи фонендоскоп и швырнул на пол, еще немного — и он начал бы топтать его ногами.
— Черт подери! — взревел он. — Вы решили свести меня с ума. Всякой наглости есть свой предел. Сколько раз я должен вам объяснять, что провел всю ночь в клинике и ни на минуту из нее не отлучался. Любой тупица давно бы это усвоил.
— Вот именно, — невозмутимо отвечал Крейцер. — Это и есть нужная интонация. В тот вечер свидетельница слышала спор.
Николаи запустил руки в волосы и рухнул на стул, который стоял возле зеркала.
— Чего вы, собственно, добиваетесь? — прохрипел он. — Хотите упечь меня в психиатрическую лечебницу?
— Доктор Николаи, поймите наконец, что мы должны руководствоваться только фактами. Не пытайся вы с самого начала ввести нас в заблуждение, возможно, дело сейчас выглядело бы иначе. А теперь одну минуточку! — Крейцер вышел в приемную и затворил за собой дверь.
— Узнали голос? — спросил он у фрау Оверман.
Та кивнула.
— Думаю, да. Интонация и сама манера говорить такая же, что и у позавчерашнего посетителя.
Крейцер снова
— Фрау Оверман, квартирная хозяйка фрейлейн Альвердес, сказала мне, что, по ее мнению, именно ваш голос она слышала позавчера между двадцатью и двадцатью одним часом в комнате у фрейлейн Альвердес. Что вы на это ответите?
Николаи прижал ко лбу стиснутые кулаки.
— Нет, нет и еще раз нет! — вскричал он. — Это заговор. Я не был в Вильгельмсхорсте, я не разговаривал в этот вечер с Бригиттой. Я никого не сбивал. Почему бы вам не спросить у самой фрейлейн Альвердес?
— Уже спрашивал.
— А она? — Николаи прерывисто дышал, и лицо его выразило тревожное ожидание. — Она что сказала?
— Она утверждает, что вы у нее не были.
Искаженное лицо Николаи разгладилось.
— Вот видите? Чего же вы теперь хотите? Разве этого недостаточно?
— К сожалению, недостаточно. Фрау Оверман утверждает обратное, а у нас нет оснований меньше верить ей, чем вашей знакомой. Если виновник наезда действительно вы, у вас было полтора дня, чтобы уговориться с фрейлейн Альвердес насчет благоприятных для вас показаний. Она близкий вам человек и, вполне возможно, поэтому решила выполнить вашу просьбу. Ведь такой вариант нельзя исключить. А какие могут быть основания говорить неправду у фрау Оверман, человека совершенно непричастного?
— Теории, теории, — простонал Николаи, — все сплошь теории. Хитроумных вопросов я и сам могу задать сколько угодно. Почему, например, я должен был проявить звериную жестокость и оставить без помощи тяжелораненого? Разве я когда-нибудь в жизни совершал поступки, которые могли бы навлечь на меня подобные подозрения? Я разговаривал по телефону с доктором Эйзенлибом. Он мне сказал, что на дороге стоял густой туман, а велосипедист ехал без огней. При таких обстоятельствах любой может совершить наезд, и вина водителя машины очень незначительна. Способны ли вы придумать мало-мальски разумное объяснение, почему я все-таки сбежал и тем самым до такой степени запутал дело?
— Я не психолог, — отвечал Крейцер, — но я считаю, что каждый человек, особенно в минуту опасности, может совершить поступок, которому трудно подыскать логическое объяснение.
Николаи не глядел на Крейцера, он глядел мимо него, на обои в белую и серебряную полосочку.
— Каждое утро к шести я приезжаю в клинику, — заговорил он погасшим голосом. — Поскольку у нас не хватает врачей, я соглашаюсь даже на ночные дежурства, хотя и по возрасту и по стажу имел бы право отказаться. Теперь поглядите на свои часы. Сейчас без малого семь, а в приемной еще дожидаются двадцать пациентов. Ежедневно двенадцать часов работы, а то и больше. А ведь я мог бы, как делает большинство, лежать на диване с газетой в руках. Иди речь только о заработке, мне за глаза хватило бы и восьми рабочих часов, а тут являетесь вы и утверждаете, будто доктор Николаи бросил умирающего человека без всякой помощи, а сам преспокойно уехал, ах, да что говорить… — Он устало махнул рукой. — Все равно не поверите. Раз вы так убеждены, арестуйте меня, посадите в отдельную камеру, там меня по крайней мере никто не будет терзать.