Современный румынский детектив
Шрифт:
— Вы очень любезны, но я не люблю опаздывать. Меня ждет ваш приятель Мирча Рошу. У меня к нему долгий разговор, не то что к вам…
Иду к двери. Но в последний момент меня настигает голос доктора, куда менее уверенный, чем обычно:
— Товарищ Бребенел… И все-таки еще пару минут, прошу вас.
— А что такое?
— Меня мучает одна вещь, я должен объясниться, иначе не успокоюсь.
Я возвращаюсь в кресло. Предвижу, что последует.
— Слушаю вас.
— Не знаю, как начать… Видите ли, уже несколько недель я думаю только об этом
— А вы говорите все, не бойтесь, это самое лучшее.
— Я так и собираюсь. Видите ли, мое алиби на тот вечер, когда это все произошло… в общем, это никакое не алиби. Делаю вид, что очень удивлен.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мирча купил билеты у входа, с рук. Дал мне, я посмотрел и увидел, что места на разных трибунах. А Дворец спорта большой… Мы вошли, расстались и увиделись только после ревю, у Мирчиной машины.
— Как же так? А в перерыве?
— Перерыва не было. Теперь мода на" нон — стоп". Так что, если подходить практически, никто не может засвидетельствовать, что я не покидал зала во время представления. Я это сообразил только потом, уже в Бухаресте, но не решился… не осмелился вам сказать…
Я довольно улыбаюсь.
— Позвольте и мне сделать вам признание, доктор. Я об этом знал. Но мне хотелось, чтобы вы сами рассказали. Конечно, теперь это уже не имеет никакого значения. Но вам нечего было бояться, даже если бы оказалось, что убийца не тот человек, фотографию которого я вам показал. В конце концов, вы ведь посмотрели ревю. И могли бы при необходимости пересказать программу…
— Конечно. Только я с таким же успехом мог бы посмотреть ее и после, в Бухаресте… — Он вдруг смолкает и хлопает себя по лбу, — Какой же я идиот! Ведь это же было специальное гастрольное ревю, и мы попали на последнее представление! Товарищ Бребенел, у меня просто камень с сердца… Спасибо мам…
— Мне-то за что? Себя благодарите, доктор.
Мы расстаемся самым сердечным образом. Кажется, доктор действительно чувствует большое облегчение.
Мирча Рошу живет на крутой улочке у моста Извор в средневековом квартале, который не очень жалуют столичные жители, если вообще подозревают о его существовании, хотя этот остров суровой архаики высится прямо в центре волнующегося городского океана. Улочка пуста, только два пожилых господина вывели на утреннюю прогулку пару великолепных ирландских сеттеров. Все вкупе имеет вид несколько ирреальный. Кажется, я созерцаю пейзаж, как картину, да это и естественно, за месяц таких интенсивных занятий, как мои, можно приобщиться к живописи и скульптуре…
Всхожу по трем ступенькам на крыльцо одноэтажного домика, где проживает молодой художник, звоню и несколько минут жду, пока Мирча Рошу откроет мне дверь. Он в рабочей куртке, заляпанной краской. Пытаюсь пожать ему руку, но он выставляет локоть — пальцы у него тоже в краске.
— Я только что положил последний мазок на портрет Вио — рики. Если хотите взглянуть, вы как раз вовремя.
— Благодарю, буду очень рад, — отвечаю я, входя вслед за ним в прихожую.
Тут я останавливаюсь, охваченный подозрением.
— Виорика у вас?
— А, нет, я заканчивал работу по памяти. Я ее не видел с того вечера в театре. У меня такое впечатление, что она меня избегает. Пожалуйста, вот сюда.
Из холла, не слишком обширного, но обставленного с безупречным вкусом, переходим в просторную мастерскую с двумя огромными окнами на юг. Она выглядит точно так, как я и ожидал. Бесконечные картины, эскизы, гравюры, маски, литье — все это развешано и разложено повсюду: на стенах, на столах и стульях и даже на полу. Манеры — самые разнообразные, и ясно, что только часть вещей — дело рук хозяина. Напротив окна, на мольберте, — та самая" ню". Тонкая игра желто — коричневых оттенков на грани между реализмом и абстракционизмом, схвачен скорее дикарский и независимый характер натуры, чем собственно внешность. Сделано не без таланта, что и говорить, но не вполне в моем вкусе.
Естественно, ни на минуту не даю автору этого почувствовать. Долго смотрю на картину, потом, как умею, формулирую несколько хвалебных оценок. Мирча Рошу принимает их с видимым удовольствием,
— Я здесь попробовал относительно новую для себя манеру, — объясняет он. — Если бы мне года два — три назад сказали, что я буду делать такие вещи, я бы не поверил. Я отвергал ползучий реализм. Но абстракционизм сейчас на закате, и как-то не хочется плестись в хвосте…
Следует краткая беседа о живописи, я стараюсь выразить восторг по поводу того, что вижу в мастерской (многие картины подписаны громкими именами и представляют, я думаю, немалую ценность), затем мало — помалу перехожу к тому, что меня интересует:
— А ювелирными работами вы никогда не занимались? Он смотрит на меня оторопело.
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Ну, я знаю, что многие художники этим занимаются. В салонах бывают очень красивые вещи. Помнится, ваш друг Дан Сократе в молодости…
— Дан? Ни за что на свете! Он презирал всякое прикладное искусство.
— Вы совершенно уверены?
— Совершенно.
— Вы с ним когда-нибудь об этом говорили?
— О ювелирном деле — нет, этого нам только не хватало! Но он часто говорил, что прикладное искусство губит художника.
— Значит, никогда ни о каких драгоценностях, своих или чужих, речи не было?
— Никогда, это исключено.
— Вероятно, вы правы, не знаю, как это у меня создалось такое впечатление…
Нет, и Мирча Рошу тоже не лжет.
Происходит очередной обмен любезностями, после чего я решаю взять быка за рога.
— А знаете, зачем я на самом деле пришел? В нашем разговоре на Вама — Веке вы утаили от меня правду по двум очень важным в опросам.
Он слегка краснеет и проводит рукой по черной шелковистой бороде.