Современный румынский детектив
Шрифт:
— Сейчас я пришел не с тем. Я бы хотел, если позволите, заглянуть в мастерскую на втором этаже.
— Там ничего нет.
— Я хотел бы убедиться в этом лично.
— Пожалуйста. Только в этом уже убедился ваш сотрудник не далее как вчера.
— Мой сотрудник?
— Ну да, разве не вы его послали? Он сказал, что из милиции, и попросил адреса друзей Дана.
Этого следовало ожидать…
— Какой он из себя?
— Низенький такой, пожилой, на лицо заморыш.
Вынимаю — в который раз — фотографию Тебейки. — Он?
— Он. Он что, не из ваших? Я судорожно глотаю.
— Из наших, конечно. И… он что-нибудь
— А что он мог найти? Что-то, правда, искал, все облазил, обстукал стены, пол, чуть паркет не вскрыл…
Я должен был сообразить, что после бывшего ателье на Трансильванской он первым делом заявится сюда. Видно, он уже на грани, если идет на такой риск… Но мне перепроверять его работу нет смысла. Не тот человек Тебейка, чтобы от его глаз ускользнул тайник с драгоценностями, если бы он был здесь… А зная об отношениях Дана Сократе с его сестрой, трудно предположить, что покойный доверил ей хранить сокровище. В другом месте, в другом месте… Но в каком же, господи?
— Ладно, спасибо. Я совсем запамятовал, что я же его и послал. Тогда я не буду подниматься наверх, он работает на совесть. Да, чтобы не забыть. Я вам должен вернуть некоторые бумаги и сберкнижку, которая теперь ваша. Я вам их завтра же пришлю, не посетуйте на задержку.
— Да что мне сетовать, — отвечает Атена Пашкану, несравненно более любезная сейчас, в предчувствии минуты расставания.
Я в свою очередь считаю нужным выжать из себя светский разговор.
— Как себя чувствует ваша матушка?
— Получше, спасибо.
— А… ваш сын?
— Он делает большие успехи. На прошлой неделе выучился считать до десяти.
— А что слышно насчет санатория, вы говорили про заграничный…
— Пока ничего определенного, но доктор обещал, что до конца года все решится. Теперь мне есть чем платить,
— Желаю успеха. И вот еще что… Надеюсь, вы не забыли про свое обещание относительно той картины… портрета актрисы?
— Нет, не забыла. Ее, кстати, уже оценили. Музей искусств предложил мне за нее три с половиной тысячи, но вам я уступаю за три, поскольку вы — первый претендент. Если желаете, можете забрать прямо сейчас.
— При мне нет такой суммы…
— Ничего страшного, пришлете завтра утром, вместе с бумагами Дана.
Я быстро прикидываю в уме состояние своих финансов, глубоко вздыхаю, зажмуриваюсь и произношу с юмором самоубийцы:
— По рукам. Заверните, пожалуйста.
Я завтракаю в одиночестве у себя дома, за столом посреди комнаты. Намазываю маргарин на гренки, кладу сверху ломтики итальянской салями и машинально жую, не спуская глаз с двух портретов, Адрианы и Виорики, которые я повесил рядом, как раз напротив своей постели.
Глава VIII
ГОЛОВАСТИК И АЛЛИГАТОРЫ
Я наточил алебарды, навел блеск на арбалеты, зарядил походные пушки, вычистил "смит — и–вессоны" — словом, привел себя в полную боевую готовность. Кроме того, отложив три тысячи, эквивалентные портрету Адрианы, я наскреб под стопкой рубашек в гардеробе еще десять сотенных бумажек с мелочью и сунул их в карман. Вот оружие, которое бьет без промаха, и сейчас не тот случай, чтобы думать о завтрашнем дне. Это напоминает мне философскую систему, которую я жизнерадостно практиковал много лет назад, в студенческие годы. Как и большинству моих коллег, мне не часто выпадало на долю удовольствие подкрепить себя живительным зрелищем двух сотенных
Итак, я стою, вооруженный до зубов, перед домом 22 по улице Майка — Домнулуй в самом центре Колентинского квартала. На часах четверть пятого, и вдоль по улице, к местной больнице, которая открыла двери для обычного воскресного посещения, течет толпа, нагруженная сумками и свертками. Дом, по — видимому бывшая лавка, имеет такой подчеркнуто нищенский вид, как будто это театральная декорация в духе неореализма. Фасадом он обращен к улице, палисадник зарос бурьяном. У входа — прикрепленный к стене цепью с замком древний велосипед со стертыми шинами фирмы" Дунлоп".
Стучу в дверь. Мне открывает приземистая женщина, основательно увядшая, с дряблой кожей и всклокоченными волосами.
— Вам кого?
— Мне Тебейку.
Она меряет меня взглядом, поворачивает голову и кричит через плечо:
— Дудуш! К тебе пришли!
Я не верю своим ушам. Вот так, сразу?
Нет, такого, конечно, быть не могло: Дудуш, который тут же появляется, — это всего — навсего юнец лет двадцати, патлатый, в засаленном тренировочном костюме. Едва взглянув на меня, он делает налево кругом и исчезает, не сказав ни слова. Я обращаюсь к женщине:
— Вы меня не поняли. Мне Марин Тебейка нужен.
— Чего? — говорит она.
— Марин Тебейка. Вы его супруга?
— А ты кто такой?
— Старый приятель. Давно не виделись.
— Как звать?
— Испас. Николае Испас.
— В жизни не слыхала.
— И все-таки я есть, — пытаюсь выдавить из себя бледную шутку. — Супруг дома?
— Может, он и дома, да только не здесь его дом. Ты его дружок, говоришь, а сам не знаешь, что мы десять лет как в разводе…
— Простите… — бормочу я.
— Ах" простите", мать свою прости! — вдруг взрывается женщина. — А я сыта по горло вашими" простите". Мне покой когда-нибудь будет? Сколько лет прошло, а все его дружки, кореши, гнусь всякая около моего дома ошивается. Я что, проклятая, что ли?
— Полегче, полегче, я сейчас все объясню.
— Проваливай лучше, чтоб я больше имени этого не слышала, бедная я бедная, сынок мой сирота! Злодей, погубитель, чтоб его косточкам гнить меж четырех досок, чтоб его черви съели вместе с печенками, потрохами, вместе с сердцем, которого отродясь у него не было! Думал он, что у него жена и дитё, когда в подлые дела впутался, с подлыми бабами связался, эти бабы ему последние мозги набекрень свернули, там он теперь, где ему и место, чтоб ему живым оттуда не выйти!