Современный шведский детектив
Шрифт:
— Я сказал, кончай стонать! — рявкнул Хольмберг. — Хватит прибедняться, отвечай на вопросы. Почему ты удрал?
Я же говорю: сам не знаю. Так получилось…
— Но ведь от полиции не удирают, если совесть чиста.
— Нет-нет… Но я не думал… Он на меня заявил?
— Что? — И на лице, и в голосе Хольмберга отразилось удивление. — Кто на тебя заявил?
— Значит, заявил? Я не думал…
— Кто на тебя заявил? — громко и хлестко повторил Хольмберг, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Ёста. Он сказал, что не станет заявлять, а я пообещал расплатиться, как только смогу…
— Как насчет того, чтоб рассказать все по порядку… О чем ты, собственно, толкуешь?
— Да, но…
Эрн выпрямился, судя по выражению лица, он просто обалдел.
Лицо его недоуменно вытянулось — так он был поражен неожиданным поворотом беседы. В широко раскрытых глазах застыл немой вопрос.
— Но… но почему же вы тогда? Хольмберг потер подбородок.
— Объясни, с какой это стати мы должны были тебя разыскивать.
— Ладно. Несколько недель назад, в позапрошлый вторник, я одолжил… э-э… стырил две сотни у Ёсты…
— У какого Ёсты?
— Это мой приятель, сосед по этажу. Я зашел к нему в комнату. Он торчал в душевой и дверь не запер. Ну, я нырнул в комнату… я знал, где у него бумажник, и взял пару сотен и… только собрался дать тягу, смотрю: он стоит в дверях… а я… со своими… с его деньгами… Он за мылом вернулся.
— И что же?
— Ну, он, конечно, взвился, начал орать и все норовил пустить в ход кулаки. Но, в конце концов пообещал не заявлять в полицию и сказал, что одолжит мне эти деньги, если я обязуюсь вернуть их после получки. А я не вернул… Выходит, он на меня заявил?
Хольмберг и Улофссон переглянулись. Что ж это, мол, такое? Заливает парень?
— Нет, — наконец проговорил Хольмберг. — Никто на тебя не заявлял.
— Но в чем же тогда дело?
— Где ты пропадал первого мая? — спросил Хольмберг.
— Первого мая? В Копенгагене. А почему вы спрашиваете? — Было видно, что он размышляет. — А! Ведь в тот вечер убили Фрома! — помедлив, выпалил он. — Вот почему вы меня разыскивали! Уф-ф… — Он облегченно вздохнул. — Выходит, только поэтому… — Он опять умолк и задумался. — Но какое я имею отношение к Фрому? Я же ни при чем!
— Ни при чем?
— Вы ведь не думаете…
— Что «не думаем»?
— Что я причастен… что я в него стрелял?
— Ты же сам говоришь, что был в Копенгагене.
— Да. Был.
— Один?
— Нет. С Ёстой.
— Вот как?
— Да. Спросите у него, он подтвердит.
— Твой приятель, у которого ты стащил деньги, поехал с тобой развлекаться в Копенгаген, да?
— Да, поехал.
Хольмберг хмыкнул и посмотрел на Улофссона, тот вышел из комнаты.
— Вы, разумеется, были только вдвоем? — спросил Хольмберг.
— Да.
— И чем вы там занимались?
— Ну… приехали трехчасовым паромом и сразу пошли гулять по городу… в «Тиволи» были… и все такое…
— Подробнее. Где именно вы были?
— О'кей. К вечеру мы прилично набрались, посидели в нескольких барах и в одном порноклубе, где-то на Истергаде… и чуть не опоздали на последний паром…
— А во вторник ты где был?
— Во вторник? Дома.
— Весь вечер?
— Ага. Весь вечер. Я рано лег спать, потому что в пять утра мне надо было на работу.
— Но первого мая ты тем не менее отправился в Копенгаген, хотя тоже надо было спозаранку идти на работу?
— Нет.
— Нет? Что значит «нет»?
— Во вторник у меня был выходной.
— А завтра? Тоже с утра пораньше?
— Нет. Завтра я тоже выходной. По субботам я не работаю.
— А что ты делал вечером в среду?
— В среду? Пьянствовал. У нас на этаже был праздник. Вчера целый день мучился похмельем ужас просто…
— Ну а сегодня вечером где ты пропадал?
— В «Атене».
— И весь вечер там торчал?
— Нет. Довольно долго шатался по городу, потом пошел в «Атен». Потом на полдевятого сходил в кино, а после опять бродил по улицам и решил, что ужасно глупо прятаться от полиции. Ну и подумал: вернусь домой. Ведь рано или поздно вы меня все равно сцапаете.
— Какой же фильм ты смотрел?
— Не помню.
— Не помнишь?
— Нет. Я пошел в первую попавшуюся киношку… Опять же машинально… чтоб просто отсидеться где-нибудь и подумать… в одиночестве. Идиотизм, конечно, что я смылся. Значит, он на меня не заявлял?
— Нет, — сказал Хольмберг, невольно начиная верить ему, — не заявлял. Мы тебя искали, чтобы поговорить о Фроме и о твоем ходатайстве насчет работы.
— А теперь что будет? Его убили… но при чем тут мое заявление? И кстати, откуда вам это известно?
— Что известно?
— Что я подал документы.
— Известно, и все.
— Ага, — удивился Эрн. — Но при чем тут убийство?
— А ты к убийству непричастен?
— Нет.
Вестерберг покачивался в Туреновом кресле так, что оно скрипело. Этот звук заставил Эрна обернуться в его сторону.
Вестерберг улыбнулся этакой сатанинской улыбкой.
Эрн как будто задумался.
Ларе Вестерберг был молодой криминалист, тридцати лет от роду. На посторонних он производил впечатление человека многоопытного, закаленного, потому что взял в привычку напускать на себя весьма суровый вид. Однако при близком знакомстве тотчас выяснялось, что характер у него, скорее, мягкий. Он был невысок ростом, худ, носил тоненькие усики. Но глаза смотрели остро, пронзительно. И голос тоже был резкий. От вопросов, которые он задавал, допрашиваемые частенько впадали в столбняк или вконец запутывались. Кое-кто определенно назвал бы его манеру вести допрос зверской. И все же среди сослуживцев он пользовался популярностью, хотя некоторые слегка ему завидовали. Этакий не в меру резвый теленок.