Современный шведский детектив
Шрифт:
— Так. Ну и как твое впечатление о ней?
— Комок нервов. Судя по голосу, она страшно расстроилась, что мы интересуемся Стрёмом. Сказала что-то вроде: мол, кажется, ничего никогда не уладится. Никогда не изменится к лучшему… в таком вот духе.
Бекман доложил о результатах обыска в комнате Стрёма.
— Помещение на вид прямо-таки нежилое. Но мы нашли одну штучку, которая имеет огромное значение… Решающее…
— Что именно? Пластмассовые пули?
— Совершенно верно, — сказал Бекман. — Я не успел сравнить их с той, которую извлекли из тела Фрома. Но сегодня вечером все будет известно абсолютно точно. Тут у меня небольшой списочек важнейших находок. — Он развернул лист бумаги. — Так вот, — медленно начал он, — я не буду все зачитывать, но… сберкнижка на шестьдесят пять семнадцать, два банкнота по десять крон в ящике письменного стола, зачетка, альбом с чертовой уймой объявлений о приеме на работу и масса писем, где ему сообщали об отказе… своего рода личная летопись, — задумчиво проговорил Бекман и продолжал, обдумав сказанное: — Комната довольно-таки пустая. Фотография женщины, видимо жены, и снимок новорожденного младенца. Одежды немного, зато весьма много книг на полках плюс материалы какого-то исследования, разбросанные по всей комнате. Анкеты, таблицы, блокноты с записями, какие-то бумаги и прочий хлам в том же роде. Наверно, это как раз те исследования, о которых вы говорили.
— Где ты нашел пули? — спросил Хольмберг.
— На письменном столе. Прямо посередине. Пять штук в обойме.
— Когда случилась та кража со взломом в оружейном складе? — поинтересовался Улофссон. — Ну, насчет которой справлялся Удин?
— Сейчас посмотрю, — сказал Хольмберг. — Кажется, справка у меня где-то здесь, куда-то я ее сунул несколько дней назад. — Он начал ворошить бумажки и наконец воскликнул: — Вот! Двадцать шестого апреля.
Вечером Хольмберг никак не мог заснуть.
На улице было тепло, дело шло к полнолунию.
Он чувствовал какое-то напряженное беспокойство.
Точно накануне важной операции.
Тут сомнений быть не могло.
Но где же он?
Предстоит долгая и изнурительная погоня за тенью?
Он перевернулся на живот и взбил подушку.
— Не спится? — тихо, сонным голосом спросила Черстин.
— Я тебя разбудил?
— Мммм… немножко…
— Ты спала?
— Кажется…
— Чертовски жарко, — сказал он.
— Скорее, это ты чересчур уж горяч.
— Может быть. Но теперь все так близко. — Расплата?
— Что?
— Расплата за Бенгта… это она близка?
— А! — фыркнул он. — Брось ты! Тоже мне… моралистка нашлась!
— Тс-с! Не так громко. Ингер разбудишь.
— Дело не в расплате, не в мщении, — задумчиво проговорил он. — Дело в том, чтобы схватить безумца, который убил одного человека и едва не убил второго. Но это не месть. Мы просто обязаны выполнить свой долг, несмотря на все частные эмоции. Впрочем, когда все останется позади, будет, конечно, здорово…
Несколько минут оба молчали.
— А если уж говорить о мести, — сказал он, — то это была бы месть всем преступникам… месть общества… а мы только ее орудия. Нет, как будет хорошо, когда все останется позади.
— Бенгт до тех пор вряд ли доживет.
— Как знать… только при чем тут это?
Понедельник уступил место вторнику. Часы пробили двенадцать, и началась гонка нового дня.
Глава двадцать третья
С Биргиттой Стрём беседовал Хольмберг.
Когда он утром пришел в управление, она уже сидела там и ждала. Они поднялись в его кабинет.
В комнате пахло затхлостью. Хольмберг подошел к окну, откинул штору и распахнул рамы.
На улице было уже тепло, на небе ни облачка.
Два воробья сновали в сквере возле управления.
Хольмберг устал.
Поспать ему удалось всего несколько часов.
Что же такое случилось с ночами?
Либо он мучился бессонницей, либо что-нибудь поднимало его с постели. И тогда он опять-таки не спал.
Обернувшись, он увидел, что Биргитта Стрём остановилась в дверях.
— Садитесь, садитесь, — пригласил Хольмберг.
— Спасибо.
Она опустилась на краешек стула.
Хольмберг посмотрел на нее. Первая мысль была: внешность самая заурядная, ничегошеньки не говорящая. Маленькая и худая, почти хрупкая. Лицо бледное, каштановые волосы до плеч чуть взлохмачены. Взгляд усталый, упорно смотрит в пол.
Одета она была в короткую юбку и белую блузку с черным жакетом. На руке часы. Никаких украшений: ни колец, ни браслетов, ни серег, ни броши.
Только губы бросались в глаза — ярко-красные, они резко выделялись на бледном лице.
Не такими ли красными губами наше воображение наделяет проституток? — подумал Хольмберг и тотчас устыдился, поймав себя на этой мысли.
— Как самочувствие? — спросил он.
— Я… устала…
— Гм…
— Чго он, собственно, натворил, Стефан?..
— Почему ты спрашиваешь… Можно на «ты»?
— Конечно.
— Так почему ты спрашиваешь?
— Ну… — Она подняла глаза и слегка пожала плечами. — Иначе зачем полиции его искать, если он ничего не сделал? Ведь наверняка что-то сделал. С ним самим-то ничего не случилось? — Она вдруг застыла и посмотрела ему прямо в глаза.
— Случилось? Нет, не думаю. Мы подозреваем, что он замешан кое в чем, случившемся на прошлой неделе.
— В чем же? Расскажи, в чем дело, не надо держать меня на взводе.
— У нас есть основания полагать, — Хольмберг точно прыгнул очертя голову в омут, — что Стефан Стрём причастен к убийству директора Фрома и к покушению на убийство комиссара Турена, имевшим место на прошлой неделе.
— О-о… нет… — Она закрыла лицо руками. Но не плакала. — О нет… только не это… только не это… ведь и так…
— Ведь и так?
— Я имею в виду… его вечно преследовали неудачи… заботы…
— Гм…
— Значит, это он… стрелял? Я читала об этом в газетах и видела по телевизору. Он? Стефан? Он стрелял?