Современный шведский детектив
Шрифт:
— Ты в своем уме? Кто это моется в три часа ночи на второй день пасхи? Хочешь перебудить весь дом?
Ее брат, на котором не было ничего, кроме желтых махровых тапочек, хмуро заметил:
— Тебя разве не учили, что невежливо врываться без стука в ванную, если там кто-то моется?
— Да ты бы за этим шумом никакого стука не услышал. Выключи воду, болван. Говорят тебе, заверни краны!
Но брат не шевельнулся; тогда Мирьям протиснулась между обнаженной фигурой и унитазом и сама выключила воду.
На первый взгляд брат и сестра были удивительно похожи. Оба статные, белокурые, голубоглазые. Он — высок даже для мужчины, она — для женщины.
Есперу Экерюду было тридцать пять лет. Мирьям только что исполнилось тридцать. Но стоило приглядеться повнимательнее — и обнаруживалось, что различий у них все-таки больше, чем сходства. Судя по складкам вокруг глаз и рта Еспера, из них двоих он был более слабым и чувствительным. К тому же недавние неприятности в личной жизни изрядно поубавили в нем спеси и самоуверенности, тогда как его преуспевающая сестра комплексами не страдала.
Порой она выглядит слишком уж безукоризненно, подумал он со вздохом. Светлые волосы, как бы чуть задетые ветром, умелая косметика, на голубом брючном костюме ни единой складочки даже после долгой езды в машине, скромные голубые лодочки из самого дорогого магазина — все это детали, из которых складывался облик деловой женщины, посвятившей себя изданию дамского еженедельника. Не исключено, что холодная расчетливость и командирский голос также способствовали ее карьере.
Но Еспер еще помнил время, когда иметь дело с Мирьям было легко и приятно. Она и держалась тогда, совсем по-другому — проще, естественней.
Он снова вздохнул и включил воду. Видавшие виды трубы взревели в ночной тишине.
— Договор о найме квартиры запрещает жильцам шуметь по ночам. А квартира все-таки моя, — раздраженно сказала Мирьям.
— Правильно, и уж ты не упустишь случая напомнить об этом, — сказал Еспер. — Но по дороге мне пришлось менять колесо, грязь жуткая, я извозился с ног до головы и поэтому все-таки залезу в твою ванну, и буду сидеть в ней, пока не согреюсь и не отмоюсь добела. И плевать я хотел на тебя вместе с твоим домовладельцем.
Как бы ненароком он направил в ее сторону шланг душа, и она предусмотрительно покинула ванную.
— Ты и так белый! — крикнула она из-за двери. — Как сметана. Где ты был на праздники? Небось, безвылазно торчал в помещении или за рулем?
— Не каждому по карману загорать в горных отелях Норвегии, — ответил он сквозь шум льющейся воды.
И громко хлопнул дверью. Удар отозвался в другом конце огромной старинной квартиры, в комнате для прислуги. Девушка в постели беспокойно заворочалась, но не проснулась, и сновидения ее продолжались.
Вот она на узкой улице, по которой мчится нескончаемый поток автомобилей. Выхлопные газы заволокли тротуары-, машины и дома зловещей желто-зеленой дымкой. Она не размыкает губ, зажимает ноздри, чтобы ядовитая копоть не проникла в легкие. Она вот-вот задохнется.
— Нет, не так, — говорит кто-то. — Нужно открыть рот. Подними выше нёбо. Пой позиционно выше. Ты можешь и выше.
И она сама очутилась где-то высоко. Может быть, в театре? Наверно, в опере.
— Это двенадцатый ряд, — звучит в темноте голос капельдинера. — У вас место в двенадцатом ряду?
— Нет, в шестом, — бормочет она виновато. — Куда мне идти?
— Ш-ш! — шипят вокруг зрители. — Тише, уже началось!
Оказалось, идти нужно куда-то вниз, в темноту, и она понимает, что между рядами кресел — ступени. Высокие ступени, которые почти невозможно разглядеть в темноте и по которым невозможно пройти бесшумно.
Откуда у нее да ногах вдруг взялись сабо? Господи, как они стучат. Сверху, с полукруглого балкона, на нее опять зашикали.
В яме перед сценой оркестр играл совсем не то, что следовало. «Смерть Изольды»? Но почему тогда они исполняют оперу с конца?
Она заторопилась, и сабо с грохотом упало с ноги. Обливаясь холодным потом, она рухнула на первое свободное место с краю. С робкой улыбкой повернулась к соседу.
Она увидела рядом с собой женщину, однако лица не успела разглядеть, потому что соседка торопливо отвернулась.
Оркестр продолжал играть Вагнера. Но со сцены уже звучало меццо-сопрано, исполнявшее арию Сюзанны из моцартовской «Свадьбы Фигаро». Вскоре Сюзанна сбилась на какой-то танцевальный бразильский мотив. И Вагнера мало-помалу заглушили ритмичные звуки самбы…
В шелковом синем пеньюаре и такой же ночной сорочке Мирьям впорхнула в прокуренную, загроможденную книгами комнату, где из колонок стереосистемы грохотала самба.
— Эдуардо, милый, скоро половина четвертого, — укоризненно сказала она. — Генеральша под нами наверняка кипит от злости. А с нею лучше не связываться, особенно когда она не в духе.
По правде говоря, Мирьям не собиралась упрекать его всерьез, уж слишком нежно звучало в ее устах его испанское имя.
Молодой человек, обладатель этого экзотического имени — к тому же фамилия у него была Амбрас, — ответил ей по-шведски почти без акцента:
— Пускай обращается прямо ко мне. У нас в больнице этой зимой, лежала одна занудная генеральша. Так я с ней отлично ладил.
— Да, это ты умеешь, — признала Мирьям.
Эдуард выглядел на несколько лет моложе Мирьям. Она не могла бы сказать, красив он или уродлив. Скорее серединка наполовинку. Волосы, только что взъерошенные ее рукой, были черные, синеватый, тщательно выбритый подбородок, темные жгучие глаза. Обычно сдержанная, Мирьям влюбилась в него без памяти.
— Ладно, — сказал Эдуард, убавив все-таки звук. — Это же праздничная музыка. Ты умеешь танцевать настоящую южноамериканскую самбу? Давай-ка попробуем.