Сойкина Ворона
Шрифт:
– Так, молодежь, я в курсе, что кайфоломщиков бить принято, и в целом согласен с этим, но не здесь и не сейчас. Поехали, покажите мне что ли эту долбаную коммуналку преткновения, и я полечу обратно к семье, пока моя Катерина не пришла в ярость, – разрушил волшебство голос Боева. Оторвавшись от Сойкина и проморгавшись, я увидела его, деловито поглядывающего на часы. – А потом уж отводите душу сколь угодно страстно.
– Андрей Федорович, спасибо огромное за помощь! – и не подумав смутиться, шагнул и протянул руку для пожатия Миша. – Да смысл вам тратить свое время в такой день, я же на своей машине, и мы…
– Так, погоди, Сойкин! Это значит ты меня тридцать первого от семьи дернул и даже в дом не пустишь хоть глянуть из-за чего весь сыр-бор? – поднял светлые брови Боев. – Не, вот молодежь пошла неблагодарная!
А вот теперь на скулах Сойки вспыхнули красные пятна.
– Ну, что вы…
– Конечно, мы будет рады показать вам и коммуналку, и все, что захотите, – перебила я его извинения. – Миша просто имеет в виду, что там смотреть особо нечего, и еще он знает, что я не самый гостеприимный человек. Но на вас это не распространяется, Андрей Федорович. Я тоже очень благодарна вам за то, что так быстро вытащили отсюда.
Мы расселись по машинам, Боев поехал за нами, а Сойкин все еще продолжал алеть щеками и ушами.
– Блин, он же пошутил про неблагодарность, да? – наконец спросил Миша. – Я же наоборот, чтобы его больше не задерживать…
– Думаю, он просто пошутил. Странно, что именно ты этого и не уловил.
– Я только что тебя целовал, Жень. Я бы и землетрясения в десять баллов не уловил бы, – косясь, ответил Миша. – Ты точно-точно в порядке? Они тебе ничего не сделали?
– Рассказали, какая я оборзевшая дура, раз не хочу продавать, погрозили сутками и даже зечками страшными, но и все на этом. Примчались вы и спасли меня.
– Был бы другой какой день мы быстрее бы еще примчались. А так Боев этого своего другана чуть ли не из-за стола уже выдернул.
Вылезли из машин в моем дворе, и пока поднимались по лестнице к квартире Боев с кем-то вел беседу по телефону. Закончил он ее уже остановившись в дверном проеме кухни и на этот раз поднялась одна его бровь.
– А ничего так, – пробормотал он, оглядев яркое пространство. – Благоустроите и остальное потихоньку.
– Вряд ли это имеет смысл, – вздохнула я, и настроение начало сползать вниз.
– С Наступающим, Андрей Федорович! – приветствовал его Никитин, выскочивший из комнаты Сойкина.
– Ага, и вам, ребята. Евгения, а чего так грустно, все же уже нормально?
– Да по всему выходит, что продать придется, – с горечью признала я. – Эта Баринова явно упертая и не отступится. Не будете же вы нас постоянно вытаскивать, как сегодня, и не вечно же жить в осаде.
– Жень…! – возмутился Миша, но Боев остановил его жестом.
– Расслабься, Воронова. Я организовал этой вашей Бариновой в ближайшее время столько проблем, что ей реально не до вашей коммуналки будет. Хоть бы адвокатский статус сохранить сумела. За ней много чего уже имеется, оказывается, просто некому было попросить присмотреться повнимательнее. А этих упырей, которых ты типа избила, мы найдем сразу после праздников, благо личности они свои сами же и запалили, и предметно растолкуем, что игнорировать табличку «Объект под охраной ЧОО „Орион“» – очень недальновидно и весьма-весьма болезненно. Так что, живите спокойно.
– Но она же не для себя квартиры скупала. Заявится этот Ветров или как его и устроит нам геноцид с отключением коммуникаций на время капремонта или еще что-то типа такого.
– А об этом мы подумаем позже, Евгения. Пусть сначала появится, – легкомысленно отмахнулся шеф. – В любом случае, никто вас самих с этим разбираться не бросит, но сообщать стоит сразу же. Ну все, молодежь, я умчался.
– Андрей Федорович, а можно обнаглеть и попросить до остановки автобусной подкинуть? – встрепенулся Никитин.
– Да я тебя до дому довезу, Сандро!
– Сойкин, тебе, уверен, есть чем сейчас заняться, учитывая то, что я видел на крыльце отделения, – ухмыльнулся Боев, стал на мгновение похожим на здоровенного эдакого хищного и насквозь пошлого котище, но только на мгновение, моргнешь и пропустишь. – Никитин, жду в машине.
Входная дверь хлопнула, закрываясь за Боевым и Никитиным, и я обернулась к Мише. Он молча развел руки, открывая мне объятия, и я колебалась только секунду, а потом отпустила все-все и кинулась к нему на шею, повисая и чувствуя себя так, как никогда, наверное: какой-то счастливой малолеткой, безнадежно втрескавшейся в самого офигенского в целом мире парня, причем, абсолютно взаимно. Так глупо-глупо, поцелуи-шепот-ласки, сказочно-киношно, одежда прочь, как по волшебству, захватывает дух, словно свободное падение, никакой опоры под ногами. Вечно такое невозможно по логике вещей, по моему опыту, по законам жанра, но сейчас, пока летишь, плевать на это все. Сейчас нас только двое в целом космосе, и единственная гравитация существует между нами, а не та, что неизбежно должна однажды размазать о землю. Нет земли, есть мы.
Глава 26
Сойка
Это было другое. Все. Секс, в котором самого секса лишь малая часть.
Секс – это первобытное действо, инструмент не особо актуального в наши времена инстинкта размножения, с помощью которого люди получают в основном удовольствие, а не исключительно воспроизводят себе подобных. Секс – это ты касаешься, целуешь, трогаешь, трахаешь, меняешь позы и угол ради определенного отклика, необходимой тебе реакции партнера, взаимный обмен кайфом, и я прежде всегда считал это нормальным и даже обязательным. Если чем-то занимаются двое, то справедливо, что и получают наслаждение оба.
Но то, что происходило сейчас у нас с Женькой, было иным. Оно началось еще там, на крыльце отделения. Поцелуй-шок-первый глоток, от которого захмелел. А только остались одни, моя Ворона обняла, поцеловала сама, и все пошло с того же места. Исчезло понимание где я, где мои руки-ноги-губы-пальцы. Я не целовал-гладил-сжимал, добиваясь нужной реакции, заводя, получая то же самое в ответ и так же заводясь. Или делал это, но в обход разума. Абсолютный сумбур, никакого контроля, цели, обычной самцовой прямой от первого касания к оргазму. Мы внезапно стали с Женькой замкнутой системой, единой вещью в себе с бурей внутри, хаосом из ласк и ощущений, смешались, отменив само понятие стремления к финалу, потому что в этом моменте общего существования было запредельно охеренно. Это не горячо, не жарко, не жгуче – нет шкалы измерения для температуры происходящего – одни ожоги-картинки, хлещущие через край восприятия.
Губы к губам, губы по коже, соль и пряность ее вкуса на моих губах, ее губы обхватывающие мой член, отчего я кусаю в кровь свои, сдерживая крик чистого кайфа.
Мои стиснутые кулаки врезаются в жалобно скрипящий диван под нами, потому что невыносимо просто неподвижно и безмолвно выдержать этот протяжный стон Женьки, что она издает принимая меня так глубоко в свое горло. Я не понимаю в этот момент отчего так сносит башню – от того, что ощущаю сам или это ее кайф.
Ее тонкие пальцы, царапающие, комкающие простынь, пока она мечется и рвется из моего захвата на бедрах, а я смотрю, ловлю одурманенный блеск глаз, взахлеб пью, дурею-шалею от вкуса, и это мой-ее-наш кайф сейчас льется криком из нее.