Сожженные мосты
Шрифт:
Вертолет резко изменил курс — так что даже я почувствовал.
— Ваше высочество, почему так летим?
— Огибаем платформы по добыче газа. Над ними летать запрещено — собьют. Потом пойдем прямо над Тигром — мне почему-то нравится летать над реками.
Я это запомнил. Собьют… интересно.
— Где вы учились, ваше превосходительство? — спросил принц.
— Просто Александр… или Алекс, так принято в Британии. Можно Искандер, это по-вашему. Санкт-петербургский морской корпус, потом Академия Морского генштаба.
— Понятно… — принц скривился.
— Если я услышу что-нибудь про
— У вас это тоже есть? — оживился принц.
— Еще как. Бывают дни, когда в комендатуре плюнуть некуда. А как Сандхерст?
Принц немного подумал.
— Ничего хорошего.
— Вот как? — удивился я. — Мне показалось, что вам нравится Британия.
— Не во всем. Вы знаете, что в британских военных училищах до сих пор не отменены телесные наказания? [90]
90
В Российской империи телесные наказания были возможны по приговору суда, и только к лицам не дворянского происхождения. Дворянам телесное наказание заменялось гражданской казнью — то есть символической процедурой, после которой считалось, что у подвергнутого ей нет чести. В армии телесные наказания были строжайше запрещены, даже по отношению к нижним чинам. Считалось, что если человека ударили и он не ответил — тем самым он теряет честь. А кому и зачем нужна армия с бесчестными людьми? — Прим. автора.
— Слышал…
— На первом курсе наказали и меня — придрался один из офицеров. Я никогда этого не забуду.
Я кивнул.
— И не стоит забывать. Честь — она одна.
Вот тебе и британское влияние. Первое, что приходит в голову наследному принцу Персии, когда он вспоминает свое обучение в Сандхерсте, — это воспоминание о порке и перенесенном унижении. Осторожнее в этих вопросах надо быть принимающей стране, осторожнее.
— Но я отомстил и восстановил свою честь!
— Вот как? И каким же образом?
— У этого офицера был автомобиль. Потом его не стало…
О как! Тоже многое говорит о характере человека. Недаром предупреждают — не болтай! Даже из внешне невинной болтовни делаются далеко идущие выводы.
В вертолете повисло молчание, разбавленное только мерным рокотом турбин.
— Вы, наверное, хотите знать, как бы я поступил на вашем месте, ваше высочество? Не знаю, в России такого нет и быть не может. Возможно, поступил бы точно так же…
Тут я покривил душой. Скорее всего, открыто подошел и ударил бы, дал бы пощечину. И потом ушел бы из училища.
— Они говорят, чтобы повелевать, надо научиться подчиняться.
— Это верно. Но телесные наказания — это бесчестие…
И тут остановились турбины вертолета…
Турбины остановились одновременно, на этой модели Сикорского их было две, происхождение свое они вели от военных образцов и славились надежностью. Но тут они остановились — моментально, неожиданно. Просто привычный, давящий
— Держитесь!!!
Вертолет еще летел вперед по инерции, но уже начинал заваливаться на нос.
В два прыжка я оказался у перегородки, отделяющей пилотов от салона, там была дверца — я почти выломал ее, открывая. Вертолет уже заваливался вперед, я навалился на перегородку, надеясь удержаться.
— Авторотация! Быстрее!
Какая, к чертям, авторотация — оба пилота уже возносили молитвы Аллаху. Придурки, время ведь у них было. Проклятые арабы, сколько с ними в армии и на флоте намучались. Если русский борется за жизнь до конца, то эти просто начинают молиться.
В носовом остеклении вертолета уже ничего не было видно — только стремительно приближающаяся бурая вода залива. Бурая настолько, что сразу понятно — мелководье и недалеко от берега.
Я успел дотянуться и включить авторотацию — хотя было уже катастрофически поздно, вертолет падал с безумным креном, хорошо, что с небольшой высоты. Последнее — вырубил электропитание, «вырубил массу» — так говорят пилоты. Мы падали носом вперед — самое плохое, первым по воде ударит винт, осколки полетят в разные стороны. Остается надеяться на то, что вертолет бронированный. Выправлять было уже поздно.
— Держитесь!
Вертолет с размаху ударился о воду, кувыркнулся — но полный кувырок не позволили совершить врезавшиеся в воду лопасти несущего винта. Конечно, они не выдержали — лопнули с чудовищным треском, но дело свое сделали.
Меня бросило на борт вертолета, с размаха, в глазах потемнело от боли. Но я успел сгруппироваться и даже не потерял сознание. Люки вертолета были задраены, сам вертолет провернуло, он лежал на боку и быстро, поразительно быстро тонул. Хотя воздушный пузырь в салоне еще сохранялся, но это скорее плохо — несколько метров вниз — и давление воды просто не даст нам открыть аварийные люки.
Черт!..
Полуидя, полуползя, перебираясь, как обезьяна, по салону, верней, по тому, что от него осталось — два кресла сорвало с крепления, одним из них накрыло принца, — я добрался до аварийного люка. Рванул — и…
Ничего…
— Твою мать! — во весь голос заорал я.
Старая добрая «поговорка», бытующая среди нижних чинов, помогла и на этот раз — со второго рывка, такого, что чуть не оторвались пальцы, люк отошел, и вода хлынула в салон грязным бурым ливнем…
— Ваше высочество!
В таких случаях никогда не следует выбираться из вертолета сразу — вы просто не сможете это сделать, вода врывается внутрь под давлением, она не пустит вас. Надо немного подождать, пока давление вне салона вертолета и внутри него сравняется, — и только тогда выбираться. Если же запаниковать — смерть.
Выругавшись, двинулся вперед, стараясь не упасть, не хлебнуть воды. Отшвырнул кресло — принц был жив, он вцепился в кресло и даже не отстегнул ремень безопасности после удара о воду. Мертвенно-бледное лицо и исполненные безумия глаза. Он тонул, знал, что тонет, — и не делал ничего, чтобы избежать подобной участи.