Сознательный бизнес
Шрифт:
Когда я впервые встретился с Фредом, он был молодым преподавателем бухгалтерского учета в Массачусетском технологическом институте, при этом довольно необычным. К примеру, он часто заставлял своих студентов слушать в начале занятия музыку Бетховена. Он брал один и тот же кусок произведения и проигрывал его десяток раз, показывая студентам, что каждый раз они способны услышать что-то иное. Могло ли это быть возможным с учетом того, что сам фрагмент не менялся? Слушатели постепенно понимали, что это связано с тем, что музыка уже была не только на компакт-диске, но и в их головах.
В этом, как показывал Фред,
Фред всегда считал, что ключ к организационному совершенству лежит в трансформации нашей деятельности от одностороннего контроля к культуре взаимного обучения. Когда люди постоянно изучают и улучшают данные и предположения, на которых базируется их карта реальности (а не воспринимают свою точку зрения как единственную истину), это позволяет высвободить невероятные запасы продуктивной энергии.
Излишне говорить, что курс Фреда подходил не для всех. Большинство студентов считали, что общение с ним изменило их жизнь. Возможно, именно по этой причине он был избран «Учителем года» в школе Слоана. Однако каждый семестр находилась пара людей, упрашивавших ректора уволить безумца, который рассказывал об управленческом учете затрат как о духовной практике.
Как и лекции самого Фреда, эта книга подходит не для всех. Если вы ищете книгу, помогающую «построить» других, то вам не сюда.
Изобретатель Бакминстер Фуллер любил говорить: «Если вы хотите изменить образ мыслей человека, то откажитесь от этой идеи. Вы не можете изменять его логику и стиль мышления. Дайте ему инструмент, с помощью которого он научится мыслить иначе». Фред Кофман как раз и предлагает вам несколько таких инструментов. И теперь практикам, серьезно относящимся к своему делу, пришло время ими воспользоваться.
Все сказанное было сказано кем-то.
Чтобы вы ни говорили, сохраняйте корни, пусть они и грязны. Это позволит вам видеть, откуда все взялось.
Пролог
Я вырос в Аргентине в условиях военной диктатуры. Казалось, что все вокруг меня находится под контролем: я каждый день ходил в школу, экономика была стабильной, террористические атаки, пугавшие страну в предыдущие годы, практически прекратились. Я играл в футбол, ходил в кино и развлекался с друзьями. Жизнь была прекрасной. Или, точнее, она представлялась мне такой.
В конце 1970-х годов по стране поползли слухи о похищениях, концентрационных лагерях, пытках, убийствах и тридцати тысячах desaparecidos (пропавших без вести). В основном эта информация поступила из иностранных источников – деятельность национальных СМИ подвергалась правительственной цензуре. Я чувствовал себя невероятно разъяренным. Мне сказали (а я поверил), что это была антиаргентинская кампания. Страна была заклеена листовками с надписью «Аргентинцы человечны и праведны» (в листовках использовалась игра слов, поскольку иностранцы обвиняли наши власти как раз в нарушении прав человека).
Очевидно, думали мы, если мы человечны и праведны, то это не может быть правдой. Сейчас я думаю, что мы просто не хотели, чтобы это было правдой. Если бы эта мрачная информация оказалась правдой, то мы бы столкнулись с неразрешимой дилеммой: бездействие могло превратить нас в прислужников массового убийства, а действие могло бы превратить нас в его жертв. В Аргентине есть поговорка: «Слепец тот, кто не желает видеть». Мы могли увидеть массу знаков, но мы боялись смотреть и принимать на себя ответственность за то, что увидим. Нам было куда проще оставаться слепыми.
К сожалению, все слухи оказались правдой. Позднее этот период в истории страны получил название «грязной войны». Для того чтобы защитить «западные и христианские ценности родины» (как гласил официальный лозунг), военные применяли политику систематического уничтожения. Каждый, кто не разделял националистскую доктрину правых, считался врагом. Даже безвозмездная работа на кухнях для бездомных или обучение грамоте взрослых людей считались опасным левачеством. Чтобы защититься против довольно аморфной террористической угрозы, военные арестовывали или просто уничтожали любого, кто казался им подозрительным. Один генерал говорил о происходящем так: «Если из десяти убитых один окажется террористом, я считаю такую цену вполне оправданной».
Я жил в приличном районе и ходил в частную школу. Я был хорошим учеником и не попадал в неприятности. Я совершенно не чувствовал вокруг себя зла и не обращал внимания на происходящее. Автобус, на котором я ездил в школу, каждый день останавливался у красивого, с ухоженным газоном, здания технической школы ВМФ. В его подвале сидели сотни пленников, большинство из них так и не смогли выбраться на волю живыми. Находившиеся там люди регулярно подвергались пыткам или их просто убивали. Под паркетными полами этого якобы респектабельного заведения скрывался лагерь смерти.
Я еврей, и поэтому знание об ужасающих обстоятельствах, окружавших мою жизнь, оказало на меня невероятное влияние. В школе и дома я много раз слышал о том, как простые жители Германии ничего не делали в то время, пока нацисты уничтожали шесть миллионов евреев. Я легко начинал обвинять их: «Как ужасно! Какой ужас! Как они вообще могли вести себя таким образом?» Что ж, теперь я и сам оказался на стороне зла. Тысячи людей попадали в концентрационные лагеря прямо у меня под носом, а я этого не видел.