Спасибо деду за Победу! Это и моя война
Шрифт:
– Ну что, ранбольной, как самочувствие? – с порога, не поздоровавшись, в лоб спросил молодой, лет тридцати, мужик в белом халате.
Это еще кто? Медбрат? И только по какой-то… угодливой улыбке Ольги Гавриловны догадываюсь – этот высокий худой парень с усталым равнодушным лицом и есть главврач.
– Спасибо, доктор, херово! – честно отвечаю я.
– Вот и хорошо! – машинально говорит Павел Михайлович, присаживаясь рядом и выверенным до автоматизма жестом нащупывая пульс. И только через пару секунд, сообразив, что мой ответ сильно отличается от бодро-привычного, вскидывает
– Ничего не болит, но вот как раз это меня и тревожит! – пытаюсь пошутить я. – Если у больного ничего не болит, то он, скорее всего, уже мертв…
Врач едва заметно усмехается – шутка-то старая. Послушав через деревянную трубку (я такую только в кино видел) сердце и легкие, Павел Михалыч приступает к проверке рефлексов. Простучав молоточком нервные узлы, он недовольно кривится.
– Жить буду, доктор? – усмехаюсь я. Ожидая в ответ циничное: «будете, но плохо и недолго».
– Обязательно, ранбольной! Я на этом категорически настаиваю! – без улыбки сказал врач. – У тебя наблюдаются последствия контузии, но не в такой тяжелой форме, как я думал при первоначальном осмотре. Рефлексы постепенно восстанавливаются. Надеюсь, что через месяц-полтора ты будешь ходить.
– Полтора месяца? – удивленно говорю я.
– Боишься, что без тебя немцев разобьют?
Вот как раз этого я совсем не боялся. Четыре года тяжелой кровавой войны впереди – даже у сегодняшних сопляков будет возможность шашкой помахать…
– Хотелось бы побыстрей. Неохота овощем лежать…
– Обещаю – ты еще побегаешь! – серьезно говорит врач. – А сейчас мы тебе пару укольчиков поставим. Для общей бодрости! Пойдемте, Ольга Гавриловна, я сделаю назначение.
Консилиум покидает палату, и я снова оказываюсь предоставленным сам себе. После беготни последних дней – оно вроде как и неплохо – полежать отдохнуть. Но непривычно! Вроде бы сделал все, что планировал, – добрался до своих, сообщил о ребятишках. Но сердце не на месте… Понимаю, что с эвакуацией справятся и без меня, но так и тянет проконтролировать.
Однако накопившаяся усталость дает о себе знать – постепенно успокаиваюсь, веки тяжелеют, и я проваливаюсь в сон. Снится мирная жизнь – как мы с дочками гуляем по зоопарку, и младшая почему-то боится подходить к клеткам. Она у меня вообще жуткая трусиха – когда учил ее на велосипеде кататься, то страшно пугалась самых пологих спусков. Старшенькая смеется над страхом сестры. Смеется заливисто, постепенно переходя на бас…
И тут я понимаю – басовитый смех – это уже не сон. Это кто-то громко хохочет в коридоре госпиталя. Вот ведь распирает мужика… А голос-то… прямо-таки шаляпинский!
Внезапно в мою палату начинает пролезать нечто… В первый момент мне кажется – в дверь заталкивают шкаф, на угол которого, для убережения от царапин и пыли, накинули белый халат. Но следом за «углом» показывается чья-то мощная шея, обернутая отложным воротником защитного цвета… Вот это габариты! После встреченного Пети Валуева я не слишком удивлен, но все же… Чем здесь военных кормят, что их разносит вширь и в высоту?
Чтобы попасть в палату, мужику приходится нагнуться,
– Ну, здорово, пионер! – рокочет великан, обдавая меня свежим перегаром.
– Здравствуй, дядя, коль не шутишь! – отвечаю, пытаясь сообразить – кого еще мне черт принес. Очередной представитель «кровавой гэбни»? На красных петлицах – один прямоугольничек. Это называется «шпала» – всплывает в памяти. Фиг их разберет, с этой геометрией, в каком он звании!
– Капитан Свистунов! – представляется здоровяк. – Командир роты отдельного разведбата. Это нам ты у переезда помог. За что тебя все ребята благодарят. Не напади ты с тыла – умылись бы мы кровушкой! Накрутили там немцы… И минометы, и пушки, и пулеметы… И все замаскировано… В общем, вот!
Капитан выставляет перед собой объемистый вещмешок.
– Это тебе хлопцы подарочек собрали, – объясняет Свистунов, видя мое недоумение.
– Спасибо, товарищ капитан! – искренне благодарю я.
– Тут и пожрать, и… это… – капитан щелкает себя по горлу знакомым жестом. – Хотя тебе, наверное, рано… И папиросы…
– Ничего, поменяю на конфеты… – усмехаюсь я.
Парни явно собирали гостинцы от чистого сердце – клали самые приятные для себя вещи, водку и курево.
– Поменяешь? – переспрашивает Свистунов, недоуменно морща лоб.
– Ага… Старшина, вы когда-нибудь портянки меняете? Да, но только на водку! – перефразирую анекдот про поручика Ржевского. Свистунов хмурит брови, но потом врубается и начинает ржать во всю мощь легких. Ох, ну и бас у человека!
В дверь испуганно заглядывает медсестра и еще какой-то молодой мужик с парой треугольников на петлицах.
– А ты веселый парень! – отхохотавшись, говорит капитан. – Тебя как зовут-то?
– Игорь Глейман.
– Ну, будем знакомы, Игорек! Можешь звать меня Лехой! – улыбается капитан. – А там, в коридорчике, сержант Стерх, мой мехвод. Эй, Степа, подь сюда!
В палату уверенно заходит тот военный, что заглядывал вместе с Гавриловной.
– Парнишка вполне себе ничего! – сообщает ему Свистунов. – Мы-то думали, ты при смерти – когда тебя везли, ты же бледный был, краше в гроб кладут. А здесь, смотрю, оклемался, порозовел малость… Вот что медицина с людьми-то делает!
– Тебе если что надо – ты нам только скажи! Из-под земли достанем! – обещает сержант.
– Винтовка у меня была… – начинаю я.
– В полном порядке твоя винтовка! – тут же отвечает сержант. – Я ее пока к себе в броневик прибрал. Знатная машинка! Где такую достал?
– На дороге нашел!
– Вот так прямо и на дороге? – усмехается капитан. – Так и лежала? Вместе с немецкими подсумками и ремнями?
– Ну… не сама по себе… – тоже усмехаюсь я. – В ремнях-то немец сидел…
– Живой? – подмигивает Свистунов.
– Тогда живой… был. Потом от удивления забыл, как дышать, и помер.
– От удивления? – брови Стерха поползли вверх.
– Ну а ты бы не удивился, если бы у тебя из груди штык торчал?
Разведчики понимающе переглядываются и одновременно качают головами.