Спасите наши души

Черемис Игорь

Так ничего и не придумав, я и этот листок отправил в бумажник, а конверт с контрамарками положил во внутренний карман пиджака.

За то время, что я потратил на все эти хлопоты, я наконец избавился от ощущения несвежей парилки, которое преследовало меня, пока я находился в квартире Якира. Воспоминания об обыске и разговоре вообще стали слегка притупляться, вытесненные эмоциями от несостоявшейся встречи с Татьяной и записки Нины. Вот для того, чтобы задать своим мозгам нужное направление, я и решил прогуляться.

Путь мой лежал в наше управление.

Несмотря на выходной день, мне нужно было написать хотя бы черновик отчета об обыске и тезисно изложить свой разговор с Якиром. Спросит об этом товарищ полковник – вопрос дискуссионный, может даже не поинтересоваться. Но если спросит – все материалы должны быть готовы «вчера». То есть сегодня.

Поэтому я шел не торопясь, но маршрут выбрал относительно прямо – по Верхней Радищевской, потом по Интернациональной, Яузской и Солянке до Китай-города, затем по переулкам мимо Старой площади, чтобы выйти на Дзержинского с Фуркасовского.

И шёл, похоже, впустую – никаких мыслей от размеренной ходьбы в голове не появлялось, я вообще не мог сосредоточиться на чем-то одном, а периодически ловил себя на том, что просто пялюсь на старые здания, до которых ещё не добрались реноваторы более поздних времен. Здания, правда, были порядком обшарпаны – их не только не реставрировали, но и не содержали толком. Где-то отвалилась штукатурка, где-то раскрошилась кирпичная кладка, и везде – облупилась и выцвела краска.

Но эта прогулка оказалась полезной.

Меня осенило ровно на половине дороги.

***

– Полковник Денисов передал, чтобы ты зашел к нему, как придешь, – сказал дежурный.

Васька, такой же старлей, как и я. Только без Высшей школы КГБ за спиной, после пограничного училища и пяти лет службы в какой-то глуши в Средней Азии. Он был чуть смуглым, и мы шутили, что с него ещё загар не сошел. Он не обижался.

Я поблагодарил, но сразу к начальству не поскакал – сначала зашел в наш кабинет, сбросил верхнюю одежду и, немного подумав, прихватил служебную записку наверх с перечнем вражеских журналов и книжных издательств. Макс закончил этот список в пятницу, но мы рассудили, что подавать такой документ в конце рабочей недели нецелесообразно. Но раз Денисов вызывает сам – то так тому и быть.

Вызову я не удивился. Это всего лишь означает, что меня вели – Бог знает, по какой причине именно сегодня, хотя в свете этого открытия становилось понятно, зачем меня дернули на обыск у Якира. Наши любили убивать одним выстрелом двух или даже трех зайцев, на большее у них обычно не хватало дроби в заряде. Впрочем, я особой вины за собой не чувствовал; на обыске я честно отбыл от звонка до звонка, а неформальное общение с Якиром всегда можно списать на агентурную проработку. Правда, я не был уверен, что сегодня эта дежурная отмазка сработает как надо. Скорее, всё уже решено и так, и мне всего лишь надо досидеть до подведения итогов, не особо накосячив в процессе допроса.

Воспринимать этот вызов как милую беседу начальника с подчиненным я себе запретил.

***

Денисов был в своем кабинете один, он сидел за столом,

нахохлившись и положив руки на столешницу, и ничем явным не занимался. В принципе, на мой взгляд, он был именно тем, кем выглядел – выдернутым на работу человеком, который наметил на выходные много дел, с работой не связанных. Я понимал, что он злится не на тех, кто его заставил сидеть в этом кабинете в ожидании неспешно прогуливающегося по Москве старшего лейтенанта, а как раз на этого самого старлея, который, как я знал точно, ни в каких смертных грехах замечен не был. Но мы с Денисовым играли в одну игру и по одним правилам, поэтому я коротко доложился, прошел к столу и сел, положив перед собой папку из кожзаменителя, в который для солидности засунул несколько пустых листов – в дополнение к служебной записке Макса.

Денисов неодобрительно покосился на эту папку, но ничего не спросил. Вместо этого он коротко бросил:

– Рассказывай.

И уткнулся взглядом в стол, избегая смотреть на меня. Это могло быть как хорошим, так и плохим знаком. Впрочем, максимум, что мне грозило – увольнение с лишением звания, но на такое наказание я, кажется, ещё не наработал.

Я начал с вызова на обыск у Якира. Мол, получил недвусмысленный приказ начальства, прибыл, поелику возможно быстро, загнав по дороге парочку лошадей, затем внимательно наблюдал за работой группы наших коллег из центрального аппарата...

– С чего ты взял, что они ничего не собирались находить?

– Коробки с неподцензурной литературой и прочими антисоветскими материалами стояли в ванной комнате, прямо под ванной, накрытые грязными тряпками, – пояснил я. – Они туда даже не заглядывали, как и в туалет, где в сантехническом коробе тоже можно спрятать много интересного. Ещё пропустили кухню, но я не знаю, было ли там что-либо...

– Понятно, – перебил он меня. – О чем ты говорил с хозяевами квартиры?

Отпираться, судя по всему, было бессмысленно.

– Только с Петром Ионовичем. Его мать весь обыск провела в одной из комнат, я её и видел мельком, а супруга ушла, когда он согласился со мной поговорить.

– Хорошо. И о чем ты разговаривал с Петром Ионовичем?

– Поначалу я пытался вывести его из равновесия, использовав одно дело из текучки – если помните, артист из музыкального театра, у которого самиздатовского «Чонкина» нашли, – Денисов коротко кивнул. – Неудачно, этот Якир на такие фокусы не попадается. Пришлось спрашивать его в лоб, какие у него претензии к советской власти.

Денисов заинтересовался и даже посмотрел на меня.

– Вот как... – протянул он. – И что же он тебе ответил?

– Он боится возвращения сталинских времен, – я сказал это как можно более безразличным тоном. – В принципе, это неудивительно, учитывая его биографию. Другое дело, что своими действиями он приближает тот момент, когда нам придется применить к нему меры социальной защиты... не те, что к его отцу, конечно, попроще, но для его семьи хрен редьки не слаще. К тому же его дочь тоже замечена в диссидентских делах.