Спецназ
Шрифт:
Казарма…
…В три ночи притащился Симаев – кривой, как аксельбант. Аккуратно пробрался в канцелярию, затих там.
…Приходил проверяющий – майор не из нашего батальона – погонял меня по Уставу внутренней службы, я ответил. Походил майор по казарме, во все раковины в умывальной комнате заглянул, вроде, доволен остался.
Голова у меня немного гудела от суеты, спать хотелось ужасно – с четырех до шести утра самые тяжелые часы. Я наказал дневальным чуть что, толкать меня нещадно, а сам прилег на крайнюю к взлетке
Очнулся от сильного толчка в плечо.
Надо мною склонился мой дневальный и бешено тряс меня.
– Товарищ младший сержант, товарищ младший сержант! Там Рыба повесился!
Что??? Как???
– Где? – я спрашивал уже на бегу.
Мельком глянул на спортгородок – пусто!
– В туалете! – дневальный чуть не плакал.
– Буди капитана! Срочно! – я завопил, как подстреленный, и бешеным ураганом влетел в туалетную комнату.
Там на брючном ремне, привязанном за трубу под самым потолком, висел Рыба, а второй дневальный держал его за ноги и силился поднять как можно выше.
Я ринулся на кафельную перегородку между унитазами.
Выхватил штык-нож и исступленно начал пилить этот проклятый брючный пояс. Упругий, жесткий, брезентовый, он плохо поддавался тупому лезвию армейского штык-ножа – ведь любому дураку ясно, что штык-нож к «калашу» не точится никогда в жизни! Его задача – колоть и рвать противника, проволоку кусать, а не выкройки вырезать!
Дневальный, красный от ужаса, держал Рыбу и что-то кричал. Я не слышал его, я вообще ничего в эту секунду не слышал, главное – перепилить ремень!
Вжиг-вжиг! Миллиметр за миллиметром!
От напряжения ладони стали влажными.
Наконец, последняя нить лопнула под напором стали, и Рыба мешком рухнул на пол.
– Дышит?
Ребята пощупали Рыбу, похлестали его по щекам.
– Дышит! Успели…
Рыбаков лежал на отполированном кафеле и не подавал никаких признаков жизни. Шея его покраснела, натерлась о жесткий брезент ремня.
В ухо мне кто-то жужжал, оправдываясь:
– Он попросил меня выйти, мол, стесняется… Я вышел… а потом хрипы услышал, шорохи… Заглянул – а он висит, ногами дрыгает… Ну я заорал… Женька прибежал… Потом за тобой побежал…
Рыбаков не шевелился.
Я заревел так, что могли услышать в штабе:
– Встать! Сука!
Ноль движений.
Ах ты тварь!
Я наклонился и тряхнул его за грудки с такой силой, что затрещал китель замызганной робы. Живой он, падла, живой! Глаза дергаются, моргают, хоть и закрыты, губы трясутся. Захотелось вжарить ему между глаз со всей дури!
Тут появился Симаев. И «вжарить» я не успел.
– Что случилось, Стриж?
Я выгнал дневальных и рассказал все, как было, совершенно ничего не утаивая и не скрывая.
– Он дышит, товарищ капитан, просто вставать не хочет…
Капитан смачно зевнул, прикрывая рот огромным кулаком, и сказал на распев:
– Этого приковать… Ты пиши рапорт на имя командира роты… Завтра утром разберемся…
И ушел досыпать.
К тому моменту Рыба уже очухался и сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Глаз его я не видел.
Позвал пацанов.
– Это залет, мужики… Я утром комбату все доложу, вы – тоже ничего не скрывайте… Сержант был в «ленинской» комнате, ничего не слышал… Про койку – молчать! Тащите Рыбу к железяке и больше ему никаких туалетов, пусть хоть захлебнется… Ключи от наручников – мне!
Мне отдали маленький черненький ключик. А я ведь его должен был держать у себя с самого начала – остолоп! Даже не помню, кому и когда я его передавал.
Меня трясло, как после проруби, я минут пять не мог прикурить сигарету – руки предательски отказывали.
Рыбу привязал лично и он, укрывшись темно-синим армейским одеялом, лежал на своем матрасике и не трепыхался. Ах, как хотелось мне сейчас поднять его и начистить рожу своими тяжелыми «берцами»!
Теперь уже ясно высвечивалось в сознании – завтра мне ротный спорет сержанта с погон за такой «косяк». Не долго красовался. Ну и плевать!
Часы показывали без десяти пять – выходит со всеми прикидами, что поспал я каких-то паршивых полчаса.
Я взял лист бумаги и начал писать рапорт.
К восьми утра батальон выстроился на плацу для утреннего развода. По ухмылкам некоторых рож стало ясно, что какая-то шкура из моего наряда проболталась. А возможно, и Симаев по доброте своей офицерской поделился с кем-нибудь из старшин.
Прибывали офицеры, командиры рот и взводов, моего пока не было. Я стоял у крыльца казармы, ждал либо ротного, либо замполита, либо начштаба – доложить о случившемся.
Шатало меня от недосыпа, а внутри все горело, пылало, словно в сердце шомпол раскаленный воткнули.
Показался на плацу Шумотков, я рванул к нему с рапортом.
За десять шагов, как положено, перешел с бега на строевой шаг и, высекая каблуками гром и молнии, отчеканил положенное расстояние.
– Товарищ майор! За время моего дежурства, происшествий не случилось, дежурный по батальону младший сержант Стриж! Кроме вот этого… – и я протянул ему болезненно-белый листок с рапортом.
Шумотков бегло пробежал глазами по строчкам и вернул мне бумагу:
– А говоришь, ничего не случилось. Рапорт отдашь командиру роты и доложишь следующее – я напрягся, как перед расстрелом. – За нарушение приказа вы, товарищ младший сержант, снимаетесь мною с наряда. Сегодня после обеда заступите снова. Сейчас передайте свои обязанности тому, кого назначит командир роты, и следуйте вместе со всеми на занятия. Подвел ты меня, Стриж, не ожидал… Где Рыбаков?
Конец ознакомительного фрагмента.