Список Мадонны

Форан Макс

Должность настоятеля монастыря Святой Сабины в Риме, в иерархии власти католической церкви считалась начальным пунктом на пути к архиепископскому чину настоятеля собора Святого Фомы, являвшегося орденской вотчиной. Преданные идеалам общественной деятельности и делу распространения слова Божьего, доминиканцы успешно завоевывали руководящее положение в католической церкви в XVI и XVII столетиях, но более ревностное в евангельской проповеди и политически более амбициозное Общество Иисуса заставило братьев-доминиканцев уступить им свои позиции в Ватикане.

«Обилие мелочных проблем, стоящих перед властью, — размышлял Теттрини, — огромно». Беспорядок, творившийся в Риме, вызывал у него сильную озабоченность. Но сможет ли он сам выдержать то, что уже давно замечает внутри этих стен? Грустно было подумать, но, несмотря на преимущества, которые давало особое положение монастыря Святой Сабины на пути орденских реформ, почти у всех, пришедших сюда по зову Господню, руки были лучше приспособлены к плугу, нежели к перу. Невежественность новициев вызывала у Теттрини отвращение, мысленно он рыдал каждый раз, когда ему приходилось учить неотесанного каталонца или невоспитанного неаполитанца основам языка и логики. Разве можно было считать этих людей наследниками Фомы Аквинского и Бонавентуры? Скорее их можно было назвать толпой невежд в белых рясах.

За все время своей службы в монастыре Теттрини так и не встретил еще ни одного кандидата на пожалование духовного сана, который отвечал бы его представлениям об идеальном доминиканце. Почему лучшим из всех его сегодняшних учеников был отвратительный Альфонс Баттист? Теттрини вздрогнул, представив его. Где все эти Томмазо Кампанеллы, Игнацио Данти и Альфонсы Чаконы? Их нет. А куда делись такие желанные для священников из Святой Сабины приглашения занять руководящие посты в Ватикане? Грустно признаться, но он не мог назвать никого, кто мог бы встать рядом с изощренными иезуитами в черных сутанах. Да, для доминиканцев наступили тяжелые времена. Но монастырь Святой Сабины должен был исправить положение. Раздумывая над тем, появилось ли за последние два года хоть что-то, указывавшее на это, он взял со стола письмо, датированное четырьмя неделями ранее, и стал вертеть его в руках.

Он вспомнил то удовольствие, которое получил, читая его в первый раз. Его обрадовал вовсе не выбор, который был сделан процветающей и образованной семьей; он встречал слишком много дилетантов, чтобы это впечатлило его. Нет, его взволновали успехи молодого человека в науках. Более того, юношу можно было назвать лингвистом. Джузеппе Меццофанти, близкий друг и коллега Теттрини из Болоньи, величайший лингвист современности, когда-то сказал Теттрини, что один ясный ум, владеющий многими языками, стоит тысячи миссионеров. Сейчас, когда псы антиклерикализма лают у каждого собора Европы, как никогда необходимо возрождение католической веры. Обрящет ли Святая Сабина защитника веры, стоящего тысячи человек? В нем затеплилась надежда.

* * *

На следующий день после получения рекомендательного письма, Теттрини пригласил Бернарда Биру в свой кабинет. Эта аудиенция была совсем не похожа на все предыдущие.

Марио проводил важного посетителя с почтительным видом, несвойственным старому раздражительному монаху. Но самым плохим было то, что манера Биру держать себя выглядела довольно естественной. Его плечи были развернуты назад, как у человека, привыкшего отдавать приказы. Его темные глаза оглядели комнату, запомнив все, что в ней находилось, после чего равнодушно остановились на Теттрини, а рукопожатие было твердым, но формальным. Теттрини был удивлен, когда увидел, что его посетитель сел без приглашения за простой дубовый стол на место напротив него самого, словно он был не постулантом, а равным ему. В его сжатых губах сквозил намек на улыбку, но немигающие глаза ничего не выдавали.

Следуя своей обычной привычке, Теттрини начал с вежливой беседы. Он справился о семье, о том, как шли дела у Биру, о жизни в Генуе. Ответы были вежливыми, но краткими и в большинстве своем малоинформативными. Не почувствовав к себе почтения, Теттрини решил испытать молодого человека, прежде чем перейти к вопросу о его призвании. Было вполне очевидно, что новичок нуждался в хорошем уроке.

Он прибегнул к своей излюбленной ловушке, задав Биру вопрос, что тот думает о широко распространенном мнении о схожести мыслей Аристотеля и святого Фомы Аквинского. Он был удивлен, с какой легкостью был обойден вопрос о сравнении. Вместо этого Биру убедительно разграничил рациональность и веру и показал, как эти два понятия сливаются воедино в определении католической теологии. К тому моменту, когда дискуссия уже исчерпала себя, Теттрини вынужден был ответить отрицательно на вопрос, читал ли он в оригинале работу Фомы Аквинского «Сумма против язычников». Гость с легкостью объяснил, что все переводы этой работы снижали остроту подлинника «ангельского доктора».

Затем Теттрини приступил к испытанию молодого человека во французском языке, прервав дискуссию сразу же, как почувствовал, что над ним берут верх.

Вспоминая свое раздражение при разговоре с Биру и свою неспособность управлять ситуацией, Теттрини скривился, мысленно вернувшись к своей последней попытке посостязаться в уме с этим человеком. Теттрини довольно хорошо владел английским языком, и он восхищался поползновениями английского поэта Джона Мильтона дать определение в стихотворной форме бесконечной борьбе сил Добра и Зла за человечество. Будучи уверен в том, что даже такой очень самоуверенный молодой человек, как тот, который сидел напротив него, не мог знать о произведениях английского пуританина XVII века, Теттрини спросил Биру, читал ли тот «Потерянный рай», наиболее важную книгу, содержавшую элементы критики католицизма. В ответ Биру милостиво улыбнулся, прежде чем назвал это эпическое произведение затянутым скучным рассуждением на религиозную тему. Если уж и читать Мильтона, то Биру предпочел бы «Самсона-борца».

Теттрини был совершенно ошеломлен, когда увидел, как Бернард Биру вскочил, держась обеими руками за край стола, приблизил к нему свое лицо, буравя его взглядом:

— Я более предпочитаю другого английского поэта. Он не зависит, подобно Мильтону, от миражей, увиденных неграмотными странниками в пустыне. — Лицо Биру раскраснелось. Его полные губы напряженно шевелились, а пальцы постоянно сжимались и разжимались. — Он вот уже несколько лет как покоится в могиле. Никем не замеченный, никем не любимый и до поры пока всеми забытый. — Голос его зазвучал громче. — Но Уильям Блейк останется великим и после того, как рабскую мораль Мильтона поглотит духовное пламя.

Теттрини слушал с открытым ртом слова Бернарда, шедшие откуда-то из глубины его сознания. Речь юноши звучала непохоже на все, что он слышал до сих пор.

— Призрачная дева, дрожа, с небес летит к немыслимым мученьям! И Лоса дочери пророчески стенают; но напрасно, Они сплетают новую Религию из новой Ревности к Теотормону! И Вера Мильтона тому причиной: бесконечно разрушение! —

произнеся это, Бернард улыбнулся, и заговорил обычным голосом: — Это Блейк, отец-настоятель. Интересное послание, как вы полагаете?

Стараясь выиграть время, Теттрини пробормотал что-то о том, что ему нужно подробнее узнать об этом неизвестном поэте. Ему удалось протянуть еще пару минут, притворяясь, что он делал какие-то записи, прежде чем они снова вернулись к беседе.

Следующей темой обсуждения был зов Бернарду свыше и мотивы, побудившие его принять постриг. Теттрини был совсем не впечатлен рассказом Биру об ослепительных белых огнях и благостных голосах. На взгляд Теттрини, это мало соответствовало действительности. Кроме того, в XIX веке богоявление было менее впечатляющим. Средние века прошли. Хотя все это показывало серьезность намерений, с которой этот молодой человек хотел принять монашество. Теттрини было интересно узнать, почему его гость из всех выбрал именно доминиканцев.