Список Мадонны
Шрифт:
Глава IX
Бернард легко смешался с толпой спускавшихся на берег с борта судна пассажиров. Большинство из них приехало посмотреть на фьорды, пока стояло лето. Он проследовал за казавшейся состоятельной шведской семейной парой мимо рыбного рынка и разнообразных домов с темными угрюмыми дворами, в которых почти ничего не напоминало светлой воздушности Копенгагена и совсем ничего — залитых солнцем красок Генуи. На середине узкой улицы с магазинами и жилыми домами, из которых, собственно, и состоял город, семейная пара свернула в какую-то гостиницу. С бело-зеленой крышей и фронтоном и с невысокой квадратной башней, она выглядела игрушечным домиком. Даже одетые в яркую одежду привратники, стоявшие по обе стороны низкой крытой веранды, служившей входом, казались нереальными, словно сошедшими из детской книжки с картинками.
Внутри у входа Бернарда экспансивно встретил высокий блондин, выглядевший так, будто он большую часть своего времени проводил на солнце. После краткой беседы Бернард выбрал комнату с видом на большую гору, которую он видел с судна. Небольшого роста худой молодой человек, который нес его сумку, рассказал, что это гора Флэйен и что ее высота более трехсот метров. С ее вершины реки, озера и горы вдали казались владениями могущественного короля. В древние времена, как рассказал юноша, боги сделали дни такими светлыми, чтобы избранные ими могли рассмотреть ледяные пики Вальгаллы, выступавшие на голубом фоне в том месте, где горы становились небом. Юноша говорил очень взволнованно и хотел продолжить свой рассказ, но Бернард сменил тему и спросил, знал ли он девушку, которая, как ему известно, жила в Бергене. Ее звали, если он правильно запомнил имя, Сигни Вигеланд. Как можно ее найти?
Юноша с опаской посмотрел на него. Когда-то он был очень хорошо знаком с этой девушкой, еще детьми они вместе играли на школьном дворе или в полях под горой Флэйен. Но с той поры, как ее красота расцвела, только самые смелые из мужчин могут заглядываться на нее.
— А почему так? — Бернард был слегка удивлен.
— Ее отец большой, свирепый человек, он никого к ней не подпускает.
— Но ведь девушка уже не ребенок, не так ли?
— Это не имеет значения, господин. Петер Вигеланд клянется убить всякого, кто дотронется до его дочери.
— И ты веришь в это?
— Да, — просто ответил юноша. Он с тревогой схватил Бернарда за руку. — Держитесь от нее подальше, господин. Поговорите с Улафом Хансоном, это хромой старик, который живет в большом доме рядом со школой. Он подтвердит вам, что я прав. — Юноша забрал серебряную монету, которую Бернард положил на стол, и быстро удалился из комнаты.
Оставшись один, Бернард Блейк задумчиво посмотрел в окно. Дождь понемногу прекращался. Дело поворачивалось так, как он не рассчитывал. Его сумка, в которой была книга в пергаментном переплете, парик, грим и две смены одежды, лежала на кровати. Может быть, ему снова предстать в белой рясе? Даже самый свирепый отец счел бы свою дочь в безопасности в компании священника. Раздраженный своим собственным безрассудством, он отогнал эту мысль прочь. Всегда можно найти иной способ. Простого разговора с девушкой было бы достаточно, чтобы обнажить фасад любой конструкции, воздвигнутой ею, чтобы скрыть сумасшедший бред, который она выдает за реальность.
Он скучал по Томасу Ривароле больше, чем мог себе представить. Это было чуждое ему чувство, и Бернард боролся с ним, вспомнив, что Томас должен будет принять сан еще до конца лета. Когда он успокоит одержимость Ламбрусчини по поводу этой бергенской простушки, он поговорит с кардиналом. Вместе с Томасом дела пойдут так, как нужно.
В его пещере все казалось таким простым. Тихий голос нашептывал ему в ухо слова о его предназначении, о величии, которого он достигнет. О том, что он будет повелевать людьми и вести их за собой в выбранном им самим направлении. Но что это за направление? Куда он пойдет? Туда, где нет места поклонению женщине и где не терпят невежества. Но кроме этого, по правде говоря, не было ничего, что определяло бы его цель. Ничего, кроме того, что он должен был стать Папой. Возрождение Церкви, о котором он с таким чувством разговаривал с Теттрини и Ламбрусчини, было более реальным для них, чем для него.
У него болела голова, и боль усиливалась, как только он начинал думать о существе, ради которого он прибыл сюда, отбросив себя во времени в место, где завесой стоял мрак средневековья. Бернард лег на кровать, положив подставку в изголовье, и начал бессознательно раскачиваться телом.
— Мерзкое отродье, грязная шлюха, ничтожное вместилище темноты.
Он услышал шум прежде, чем почувствовал боль оттого, что подставка выскочила из-под его головы. Бернард вскочил на ноги и нашел подставку на полу за кроватью. Рыча, он схватил ее двумя руками и с силой ударил ею себя по лбу, повторив это несколько раз.
— Сука.
Сигни Вигеланд посмотрела, как судно из Христиании проскользнуло мимо дома ее отца, вытерла лицо от дождя и продолжила свои ежедневные заботы по дому. Дела были почти закончены, а после того как она подала обед отцу, ей полагался час упражнения в игре на флейте, прежде чем пойти к тетушке, жившей над пекарней. Впервые заботы по дому полностью легли на ее плечи. Позавчера матери неожиданно пришлось уехать, чтобы навестить заболевшую сестру в Эйдфьорде. Она взглянула на корзинку в руке, просчитав вслух ее содержимое. Ей нравилось собирать яйца. Она радостно улыбнулась маленькому коричневому овальному яйцу, снесенному ее бентамкой, Ривой. Она сварит его, чтобы подать с ломтиками батона, которые дядя Свен пек по субботам.
Полчаса спустя она зашла, открыв дверь спиной, в спальню своих родителей, балансируя подносом. Петер дремал, лежа на боку, но, услышав, что вошла дочь, поднялся на одном локте и улыбнулся.
— Папа, я принесла обед. Холодное мясо, свежий черный хлеб и молоко от нашей Гелы. Маме бы понравилось, если бы ты съел все. А я посижу рядом, послежу, чтоб ты это сделал. — Она поставила поднос и уселась на кровать с озорной улыбкой. — Я приготовила только то, что ты любишь. Никакой маринованной свеклы. Мы не скажем маме.
Петер протянул руку и шлепнул ее по бедру.
— Ах, Сигни. Ты заботишься о своем папе. Что я буду делать, когда тебя не будет рядом? Думаю, стоило ли растить самую красивую и самую лучшую флейтистку в Европе?
Сигни улыбнулась и накрыла его гигантскую руку своей ладошкой, а потом поцеловала ее заскорузлую кожу. Ей совсем не нравилось, когда отец начинал говорить о том, что ей придется когда-нибудь уйти из их дома. Она чувствовала вину за то, что ей хотелось это сделать: покинуть их, этот дом, Берген. Но ее сердце выскакивало из груди, когда она думала, что там, за горами и зелеными водами, — прекрасные места, удивительные люди, чудесная музыка и ее Бальдр. И пока Сигни рассеянно гладила руку отца, ее синие глаза стали мечтательными, и она начала напевать привязавшуюся к ней грустную песню, которую, как сказал Улаф, она сможет хорошо сыграть только тогда, когда по-настоящему полюбит.
Внезапно она обратила внимание на то, что отец ничего не ест. Он отодвинул поднос ниже, к своим коленям, и странно смотрел на нее влажными глазами. Должно быть, это болезнь: боль в горле и тошнота, которая, по словам доктора, должна была пройти после отдыха. До сих пор Сигни никогда не видела, чтобы отец болел.
— У меня пропал аппетит. Но прежде чем уснуть, встань и дай папе посмотреть на тебя.
Девушка послушно выполнила просьбу.
— Повернись. А теперь подбери волосы вверх, как благородная дама.