Список Мадонны
Шрифт:
Бернард поднял весла и осторожно причалил к каменистому пляжу. Он вытащил лодку на берег, морщась от ощущения холодной воды, в которую пришлось окунуть голые ноги, и пять минут потратил на то, чтобы привязать ее сначала к торчащей ветке, а затем, подумав, к большому камню в конце пляжа. Надев носки и ботинки, он пошел вверх по утоптанной тропинке, огибавшей камни и трещины, прежде чем выйти к широкому волнистому лугу, на котором не было ни кустика, ни деревца. Только отдельные каменные глыбы, разбросанные по мягкому зеленому дерну, лежавшему на песчаной земле потертым ковром. Вверху слева от него огромный серый валун заслонял вид, а прямо под ним неровной линией шла невысокая каменная изгородь,
Бернард подошел к ней сбоку. Сигни не замечала ничего, в ее сознании была только музыка, и она не увидела, как он встал там, в тени камня. В течение пяти минут они оба погрузились в мелодичную барочную музыку Вивальди. Бернард был в восторге. Он не слышал, чтобы кто-нибудь мог так играть. Глупый старик солгал ему: Сигни играла с душой. Это было похоже на личное сообщение, звуки для него одного, повисавшие в воздухе, слетев с губ женщины, прикосновение к которой он не мог пока себе объяснить. Когда замерла последняя нота, Сигни повернулась и посмотрела на него. Она улыбалась, глаза ее были широко раскрыты и смотрели с надеждой.
— Бернард, я не слышу тебя. Тебе понравился мой Вивальди? — Она нервно захихикала.
Бернард присел на корточки рядом с ней. Он положил плоскую коробку и небольшой сверток к подножию камня и, сняв куртку, расстелил ее на траве.
— Это было прекрасно, Сигни. Я и не представлял, что ты так хорошо играешь. Когда-нибудь ты прославишься. Знаешь, немногие женщины играют на флейте. Говорят, это мужской инструмент. — Он рассмеялся. — Ты можешь служить доказательством того, что люди ошибаются.
— Ты правда так думаешь? Улаф говорит, что путь будет длинным и сложным и что я должна долго работать, прежде чем смогу играть в концертных залах. — Она задумчиво погладила флейту. — Иногда я задаю себе вопрос, действительно ли флейта для меня. Другие девушки, которых я знаю, выходят замуж. Некоторые даже этим летом. — Она рассмеялась. — А я только и знаю, что упражняюсь в игре на флейте. — Она кокетливо посмотрела на него. — Ты думаешь, я зря теряю время, Бернард?
Он был испуган и в то же самое время сильно возбужден. Боль исчезла из головы, ей на смену пришли чувства, которые он раньше не испытывал. Он двигался по незнакомой дороге. Его руки вспотели, и он чувствовал, как набухло у него в паху. Она открылась, еще одна страница его судьбы, строки которой он не мог предугадать. Даже когда он улыбался, потянувшись, чтобы коснуться ее руки, Бернард чувствовал, что закрывает свои уши для тихого голоса, шептавшего ему раньше, и для всего другого, что могло бы помешать его безудержному стремлению.
— Сигни, сыграй свой концерт снова. Ты, я и Вивальди. А я закрою глаза и послушаю.
Пока она играла, Бернард обнаружил, что его тело вело себя беспокойно. Он подвигался все ближе, пока не почувствовал ее тепло и не положил руку ей на колено, слабо барабаня пальцами в такт ее игре. Когда последние звуки окутали его чувственной сладостью, он протянул вторую руку, засунул ее под ее густые волосы и оставил лежать на ее шее. Вдалеке замычала корова, нарушив тишину, не желавшую слов. Сигни положила флейту и повернулась к нему лицом, одной рукой дотронувшись до его щеки. Бернард осторожно притянул ее к себе и нежно поцеловал. Он долго впитывал в себя ощущения, казавшиеся ему незнакомыми, удивительными, но безумными, поскольку их хотелось все больше и больше. Он прижался сильнее и почувствовал ее ответное движение. Ее руки сами собой обняли его, и оба они слились воедино, раскачиваясь в неуправляемом страстном желании, которое не позволяло разъединиться.
Он не знал, что делать. Он пытался раздеть ее, но запутался в пуговицах и завязках. В конце концов грубо спустил ее платье до пояса и принялся целовать
Сигни прижимала его к себе, чувствуя грубую материю рубашки своей грудью, и плакала. Но это были не мучительные стоны, а сладкие слезы любви. Ее Бальдр пришел к ней. Инстинктивно она стащила с него рубашку, обнажив его грудь. Она терлась о него, а когда они оба упали на колени, почувствовала цепочку на его шее и небольшой медальон, задевавший ее губы, когда она водила ими по его груди.
После они долго лежали на солнце. Сигни положила голову ему на плечо, одной рукой рассеянно перебирая тонкую серебряную цепочку у него на шее. Она никогда не чувствовала себя такой счастливой. Теперь она была женщиной, познавшей любовь. О будущем не думалось. Только здесь и сейчас, с ее Бальдром. Бернард ласково гладил ее грудь, иногда целуя то в щеку, то в ушко.
Он сдерживал сумбур мыслей где-то на краю сознания и, подобно Сигни, наслаждался моментом.
Ее сонный голос прервал его мечтания.
— Что это у тебя на шее, Бернард? — спросила она, показывая на небольшой медальон. — Она похожа на Фригг.
— Похожа на кого? — В голосе Бернарда внезапно зазвучала тревога.
— На Фригг, мать Бальдра. — Она подняла голову и серьезно посмотрела на него. — Не смейся надо мной, Бернард. Но Фригг приходила ко мне. Сюда, на этот самый луг. В туманные дни. Она была одета вот так же. — Она показала на медальон.
— А откуда ты узнала, что это была Фригг?
Ее ответ удивил его.
— А кто же еще? Я часто просила Фригг прийти ко мне и послать мне Бальдра. Теперь она выполнила обе просьбы, — счастливо добавила она и положила голову на грудь Бернарду.
Петер Вигеланд пошевелился, когда Сигни вошла в комнату и на цыпочках прошмыгнула мимо его кровати к гардеробу, которым она пользовалась вместе со своей матерью. Он приоткрыл один глаз и рассеянно уперся взглядом ей в спину, пытаясь добиться прояснения в голове. Он ругал себя за недомыслие. Бодрствование, которое он пообещал себе, исчезло после половины бутылки крепкого спиртного, которое было употреблено для того, чтобы всего лишь облегчить головную боль. Если она встретила кого-то там, наверху, то сейчас уже слишком поздно что-либо предпринимать. Сигни обернулась, и он быстро закрыл глаза и притворно захрапел, пока не услышал, как она запела, а потом рассмеялась, играя с Рефусом, их собакой, в саду.
Бернард поднялся, сел на кровати и стал безучастно смотреть в окно на гору Флэйен. В голове царил первозданный хаос, но не из-за привычной безжалостной боли, а от клубка эмоций, который невозможно было распутать. Бернард вздохнул. Он должен был принять решение по поводу всего, что произошло. Следовало расставить по значимости и приоритету вещи незнакомые, прекрасные и волнующие. Сегодня днем он слепо следовал своим эмоциям, ему не мешали тихие голоса и темные образы, обычно определявшие его действия. Он познал наслаждение, о котором даже и не мечтал, и обрел тоску по другому человеку, которая непривычной тяжестью легла ему на сердце, равно как и опьянила его чувства. Бернард снова лег на кровать и, закрыв глаза, позволил Сигни плыть по его внутреннему взору, то приближаясь, то удаляясь. Когда ее лицо было отчетливо видно и она улыбалась, то он снова был с ней на лугу, переполненный радостью. Когда она удалялась и теряла форму, лицо становилось крошечным, как кусочек мозаики, предсказывавшей его судьбу. Он лежал так, с широко открытыми, неподвижными, ничего не видящими глазами, пока комната не погрузилась в сумерки, пока темнота не сгладила контуры предметов. Только легкое биение у виска выдавало, что он жив. После долгого перерыва тихий голос снова зашептал ему в темноте.