Спортивный журналист
Шрифт:
– Мы с минуты на минуту улетим, Финчер. Давайте поговорим на следующей неделе.
– Так-так, и с кем же это вы улетите, Фрэнк?
Вот тут я промашку дал. Пустил Финчера по следу, как охотник ищейку.
– С другом, Финчер.
– Понятно. Собственно, все можно рассказать за одну минуту, Фрэнк. Понимаете, мы с кое-какими ребятами основали в Южном Мемфисе норковую ферму. Я, по какой-то, черт ее подери, причине, всегда мечтал об этом.
Финчер улыбается, по-дурацки дивясь сам себе. Ну понятно, воображает свою кретинскую ферму, крошечные, ящеричьи глазки его мутнеют от унылой, тусклой сосредоточенности на этой картине. Идиотические гляделки, иначе их не назовешь.
– А не жарковато там для норок?
– Ну, существуют же кондиционеры, Фрэнк.
Финчер кивает, совершенно как банкир, светловолосая с сединой голова его приятно озабочена недавними препирательствами касательно денег. Он впихивает обе руки в карманы и опять принимается бренчать тем, что у него там лежит. На миг меня поражают волосы Финчера, поредевшие на макушке, в которую упирается мой взгляд, когда он поворачивает голову, чтобы ритуально обозреть тех, кто не спускает с него глаз. Светлые волосы его подстрижены ежиком – этакая придурковатая щеточка на манер Таба Хантера [17] 1959 года, рассыпчатая, как крекер, лишь некоторое количество ничем не пахнущего геля и заставляет ее сохранять форму. Ну вылитый южанин в изгнании, из тех, что, вырядившись самым жутким образом, прогуливаются, выворачивая ступни, по улице, позвякивая мелочью в кармане, – разновидность, встречающаяся только вне Юга. В Ванди он был высоковатым, педантичным мемфийцем, стремившимся познать мир более широкий, – все тот же ежик, приунывший загар, слизанные со студента «Лиги плюща» повадки, офицерский брючный ремень и мешковатая оксфордская рубашка с длинными рукавами, – руки он держал в карманах, вид имел надменно скучливый, но и до крайности удовлетворенный: орел, привычно озирающий окрестности со своей высокой скалы. (Собственно, он и сейчас таков.) В Хопкинсе Финчер познакомился – и женился на ней – с девушкой из Гаучер-колледжа, на дух не переносившей Юг и так жаждавшей жизни в пригороде, точно это Афины времен Перикла, и с тех пор мог привольно звенеть сдачей в кармане и волокитничать вместе с другими ренегатами Юга, среди которых попадаются, как я уже говорил, и люди довольно симпатичные. Когда для Финчера придет ужасный час расплаты, я предпочел бы оказаться где-нибудь далеко от него, в море, это могу сказать наверняка.
17
Таб Хантер (р. 1931) – американский актер и певец.
– Фрэнк, – говорит Финчер, так и продолжавший, пока я витал в облаках, молоть что-то о норковой ферме, – скажите, вам не кажется, что это может стать для Нового Юга высшим его достижением? Вас ведь интересуют подобные вещи, не так ли?
– Не очень, – отвечаю я (сказать по правде, не интересуют совсем).
– Ну, знаете, Фрэнк, Тома Эдисона все тоже считали чокнутым, верно?
Финчер вытаскивает из заднего кармана брюк свой билет, шлепает им по ладони и ухмыляется.
– Я почти уверен, что Эдисона все считали умницей, Финчер.
– Ладно. Вы же понимаете, о чем я, сынок.
– Во всяком случае, ваша затея свидетельствует о дальновидности, этого я не признать не могу.
И – словно мои слова были сигналом, которого он ожидал, – Финчер вдруг принимает ошарашенный вид. Недолгое время мы молча стоим в толпе из сотен толкущихся вокруг нас пассажиров, как могли бы стоять в Мемфисе у окна «Нефтяного клуба», обмениваясь идеями касательно задуманной нами на следующий год вечеринки, которая воспоследует за традиционным футбольным матчем «Коммодоров» [18] с командой «Старой Мисс». [19] И все-таки Финчеру удается взбодриться снова, несмотря на мои сомнения в успехе его норковой затеи, и, должен признаться, мне это нравится.
18
Футбольная
19
Прозвище Миссисипского университета, традиционного спортивного соперника университета Вандербильта.
– Знаете, Фрэнк. Я бы, наверное, так никогда и не решился сказать вам это, – Финчер покачивает головой, точно мудрый старый судья, – но мне дьявольски нравится то, что вы делаете и как живете. Многим из нас хотелось бы делать то же, да вот духу не хватает и самоотверженности тоже.
– То, что я делаю, довольно просто, Финчер. У вас, вероятно, получилось бы не хуже, чем у меня. Вы бы попробовали.
Я поджимаю пальцы ног.
– Ну, Фрэнк, чтобы я начал писать, меня нужно заковать в цепи и палкой колотить. У меня нынче мурашки по коже бегают, даже когда я выписываю рецепт.
Уголки его рта отдергиваются вниз, это у него такая насмешливая гримаса. Про себя-то он знает, что мог бы писать не хуже, чем я, а то и лучше, но считает нужным сделать мне неискренний комплимент.
– А кроме того, Фрэнк, очень многие из нас были бы не прочь улизнуть из дома с крошкой-медсестрой, – добавляет Финчер и картинно подмигивает.
Я оборачиваюсь, обвожу глазами заполненный людьми зал и вижу неуверенно идущую на высоких пластиковых каблуках Викки со страховочными документами в руке. Она походит на секретаршу, которая бредет к копировальной машине, – локти немного раздвинуты для поддержания равновесия, ноги переступают, как на шарнирах. Финчер видел ее раньше в больнице и узнал, а я попался.
На физиономии Финчера появляется достойная «белого отребья» двусмысленная улыбочка, доведенная им до совершенства в вандербильтовском клубе «Фи Дельта», он явно собирается посмеяться надо мной или добиться от меня смачных откровений. Нас обоих охватывает низменное смущение. Финчер заслуживает доверия еще в меньшей, чем мне казалось, степени, я насторожен, как человек, которому есть что защищать, – и злюсь на себя за то, что вообще позволил ему втянуть меня в разговор. Финчер грозит поставить крест на всех моих радостных предвкушениях, но будь я проклят, если позволю ему сделать это.
– Не лезьте не в свое дело, Финчер, – говорю я, глядя ему прямо в глаза. Я мог бы дать ему в морду, залив его идиотские штаны кровью, и полетел бы он тогда в Мемфис со швами на носу.
– Ну-ну-ну. – Финчер вздергивает подбородок и отступает от меня на полшага, глядя поверх моего плеча на Викки. – Мы же с вами белые люди, Фрэнк.
– Я больше не женат, – яростно сообщаю я. – И ничего дурного не делаю.
– Несомненно.
Лицо Финчера озаряется большезубой улыбкой, однако предназначена она Викки, не мне. Я разбит наголову и поневоле принимаюсь гадать, не прошелся ли уже Финчер дорожкой, по которой теперь топаю я.
– Вот видишь, что получается, когда не берешь с собой в дорогу оружия, – говорит Викки, крепко сжимая мою руку и посылая Финчеру недобрую улыбочку, означающую, что она его игру раскусила. Я люблю ее так, что и выразить не могу.
Финчер бормочет что-то насчет того, «как тесен мир», но гонору в нем поубавилось ровно вдвое, если не больше.
– Я оплатила страховку, – говорит Викки, помахивая бумагами и полностью игнорируя Финчера. – Если заглянешь в нее, увидишь знакомое имя. И религию я тоже сменила.
От серьезности, с какой она сообщает это, милое лицо ее становится простоватым. Еще пару секунд назад я такого выражения и видеть-то не хотел, но теперь радуюсь ему, как сердечному другу. Я перелистываю плотные тонкие листы с шапкой «Омаха – Фонд взаимного страхования» и вижу имя Викки – Виктория Ванда Арсено, а немного ниже мое, получателя страховой премии. Сумма страховки – 150 000 долларов.
– А как же Папа? – спрашиваю я.
– Все тот же милый старичок. Но я же его в глаза не видела. – Она смотрит на меня, растерянно моргая, точно вокруг головы моей засветился нимб. – А вот тебя вижу.