Spqr iv. храм муз
Шрифт:
– Если только не будет вторгаться на парфянские территории, – заметили Азиатские шлепанцы.
– Именно этому и посвящен данный договор, – ответили Калиги. – Давайте заканчивать. Мне хочется убраться из этого дома еще до утренней зари.
И они занялись этим договором, обсуждая статью за статьей. Он предусматривал альянс Египта с Парфией, направленный против Рима. Ификрат и Ахилла сумели убедить царя Фраата в том, что с этими боевыми машинами он вполне может противостоять римским легионам. И это еще не все. Этот договор становился основой политического союза Египта и Парфии, а также плана совместных военных действий. В момент, который будет согласован позднее, Египет вторгнется на Синайский полуостров, затем в Иудею и в Сирию и захватит территории до самого Евфрата. Фраат пошлет своих конных лучников (вместе с этими великолепными боевыми машинами) на запад, в Понтийское царство, Вифинию и в Малую Азию до самого Геллеспонта, и они совместными усилиями полностью вытеснят Рим со всех этих земель. План был амбициозным и на первый взгляд представлялся мне неосуществимым, если не принимать во внимание одной простой вещи. Мы-то в данный момент готовились к войне в Галлии. С тех пор, как погиб Митридат, мы привыкли убаюкивать себя мыслью, что Восток теперь усмирен. И единственное, о чем я сейчас мог думать, это о том, что у них все может получиться.
Допустить такое никак нельзя. Я все слышал. Я оказался в нужное время в нужном месте, все нужные документы и сами заговорщики находились рядом со мной, только руку протяни. И помимо всего прочего мне жутко хотелось помочиться.
Часами торчать под кроватью само по себе достаточно трудное дело, а еще я должен был лежать неподвижно, не чесаться и не чихать. Но гораздо труднее делать это, если перед этим хорошенько угостился хиосским вином.
– Надо полагать, это завершает все наши труды, – заявили Калиги. Его голос по-прежнему звучал странно напряженно. – Уже светает.
– Я перешлю свиток и все прилагающиеся к нему документы царю Фраату, – сообщили Азиатские шлепанцы.
– А я возвращаюсь в храм, – добавили Греческие Сандалии. – Желаю вам доброго дня, господа, и пусть он станет началом новой прекрасной эры!
– Не так быстро! – громко сказал я, выбираясь из-под кровати, и это хрупкое египетское изделие грохнулось о стену и развалилось на части, когда я выхватил меч. – Вы у меня тут все сейчас… – Все трое отскочили назад, выкатив в удивлении глаза.
В этот момент я заметил, что Калиги – это вовсе не Ахилла. Это был Мемнон, и у него была перевязана челюсть, – последствия моего удара кестусом. Ничего удивительного, что его голос звучал так глухо и напряженно. Он тоже выхватил меч.
Ород оказался именно тем, кем я его считал, но третьего мужчину я не знал, хотя он показался мне знакомым. Это был грек с коротко подстриженной бородой и короткой стрижкой – волосы едва прикрывали уши. Его рука скользнула под тунику и вытащила топорик странной формы, с сильно выгнутым острием и коротким шипом с противоположной стороны. Топорище оказалось грубо обработанной деревяшкой в фут длиной. Я широко ему улыбнулся.
– А ты гораздо лучше выглядишь без этого идиотского парика и фальшивой бороденки, Атакс, – сообщил я ему. – Только зачем тебе топор? Это тот, которым ты убиваешь быков? Надо полагать, что раб вроде тебя вообще не способен научиться пользоваться оружием свободного человека.
– Это тот самый римлянин! – вскрикнул Мемнон и улыбнулся мне такой улыбочкой, которая, пожалуй, могла бы и рану нанести. – А ведь я поклялся отомстить тебе за тот удар!
Ород рванулся к свитку. Они его уже скатали, а рядом с ним лежала стопка листов папируса – несомненно, черновик договора. Парфянский посол протянул руку к свитку, а я сделал выпад гладиусом и распорол ему руку от запястья до локтя. Он вскрикнул и отскочил назад.
– Ну, нет! – прошипел я. – Этот свиток принадлежит мне. И очень скоро мы станем свидетелями суда по обвинению в измене, и некоторые из вас будут распяты, когда я представлю это царю Птолемею, а затем и Сенату.
Мемнон засмеялся.
– Римлянин, ты, кажется, уже решил, что сможешь уйти отсюда живым? Ты ошибаешься.
После этих слов он бросился на меня, чуть присев и шаркая по полу. Судя по всему, судьба свела меня с опытным бойцом. Я двинулся ему навстречу, как меня учили, в стиле, принятом у гладиаторов, твердо упираясь пятками в пол. По пути я прихватил хилый египетский стул, чтоб использовать его в качестве щита. Мемнон – с той же целью – навернул на левую руку плащ.
Мой противник сделал выпад, целясь мне в лицо, но меч у него был греческий, длиннее моего и с клинком, расширяющимся к острию. Выпад был какой-то замедленный, так что я просто отступил в сторону и нанес встречный удар. Когда делаешь выпад гладиусом, твоя рука сама становится мишенью. Поэтому гладиаторы всегда надевают доспех на правую, рабочую руку. Поэтому моя рука метнулась вперед и сразу же назад, быстро, как выпад змеи. Я хотел попасть Мемнону прямо в горло, но он отскочил назад и отклонил голову вбок, так что я всего лишь зацепил его острием за подбородок. Руку я отвел назад так быстро, что у него не было возможности нанести рубящий удар, но он тут же сделал колющий выпад, целясь мне в живот. Я отпрыгнул, немного неуклюже, поскольку ноги несколько затекли, пока я валялся под кроватью, и ударил стулом по его клинку. Этот удар мне, безусловно, удался, после этого я отвел свой импровизированный щит вбок, шагнул вперед и ударил Мемнона в грудь. Ни один фракийский гладиатор в цирке не мог бы нанести такой удар столь же точно.
Но македонец оказался опытным фехтовальщиком. Он ударил по моему клинку завернутой в плащ левой рукой и отбросил его к своему левому плечу, а сам скользнул вперед, снова целясь мне мечом в живот. Я опять резко опустил стул, и его клинок впился в одну из ножек, расколол ее и застрял там. Я отбросил стул в сторону вместе с застрявшим в нем мечом, сделал шаг вперед и вонзил свой гладиус в живот противника, прямо под нагрудник его доспеха, а потом направил его вверх, к сердцу. И, чтобы закончить дело должным образом, провернул клинок в ране, прежде чем его выдернуть, отчего следом выплеснулся целый поток крови.
Мемнон с грохотом рухнул поперек стола, сбросив с него лампу. Тут я с удивлением заметил, что взошло солнце, его лучи пробились через единственное узкое окошко. И я в первый раз с того момента, когда Мемнон бросился на меня, получил возможность рассмотреть, чем занимаются остальные мои противники.
Ород исчез. Я не слышал, как он сбегал по лестнице, но я же был здорово занят. Бой не на жизнь, а на смерть сильно ограничивает способность воспринимать окружающее. Я высунул голову в окно и увидел лишь спину парфянского посла, он бежал в сторону дворца Птолемея, прижимая раненую руку к телу. И в этот же момент входная дверь резко распахнулась, из нее выскочил Атакс и стремительно рванул в сторону Ракхота. В руках он держал что-то громоздкое. Я взглянул на разбитый стол. Свитка там не было.
Надо было бежать вдогонку, но прежде нужно было проделать кое-что более срочное. Я уже хотел было помочиться на Мемнона, но быстро передумал. Не так уж это и хорошо – оскорблять тело мертвеца. Я никогда не был суеверен, не страдал излишними предрассудками, но осторожность не помешает. Вспомните только, что случилось с героем Ахиллом после того, как он прицепил тело Гектора к своей колеснице и тащил его по полю. Так что сейчас мне вполне подошла какая-то ваза. Я вложил меч в ножны, даже не удосужившись его вытереть. Еще одна работа для Гермеса.