Спроси свою совесть
Шрифт:
— Нет, я так не считаю.
— Тогда как же вы готовите их к этим трудностям? Да они просто растеряются или, что ещё хуже, впадут в пессимизм, будут искать этой обещанной вами лёгкой жизни. И по какой дороге они тогда пойдут? Вы уверены, что они в поисках лёгкой жизни найдут правильный путь?
— Но позвольте, — Александр Матвеевич явно не ожидал такого отпора, — нам предписывают воспитывать людей в духе патриотизма, любви к Родине, и в этом отношении мой доклад безупречен. Ребята должны знать, что они живут в самой счастливой стране, в самое счастливое время и для них делается всё, что возможно.
— А
— В какой-то мере, да!
— Значит, по-вашему, настоящими патриотами могут быть только те, кто не увидит никаких трудностей? Значит, наши отцы, перенёсшие голод и разруху первых лет становления Советской власти, не были настоящими патриотами? Разве наше поколение, перенёсшее столько горя и бед во время войны, стало меньше любить Родину? Ерунда! Если хотите, как раз наоборот! Дорого только то счастье, которое добыто в трудностях, в борьбе! Да, пожалуй, лучшим примером может служить целина. Тысячи юношей и девушек бросили лёгкую жизнь под крылышком у своих родителей и отправились в трудностях и в борьбе завоёвывать своё счастье. И что ж, по-вашему, это — непатриотично?
Но аргументы Владимира Кирилловича на завуча нисколько не подействовали. Он уселся за свой стол, снова взял в руки карандаш и, постукивая им в такт своим словам, чётко и раздельно произнёс:
— Во-первых, не приписывайте мне того, чего я не говорил, а, во-вторых, не вам меня учить, что и как нужно говорить ученикам. Вы в школе работаете ещё без году неделю и лучше бы прислушивались к советам более опытных товарищей. А о вашем поведении на сегодняшнем собрании мы поговорим на ближайшем педсовете.
— Хоть в горкоме партии! — в сердцах ответил Владимир Кириллович. Он вышел из учительской и хлопнул дверью.
У входа в зал он остановился.
«Фу, чёрт, нервы! — выругался он про себя. — Пальцы дрожат, и щёки, наверное, все в красных пятнах. Нет, в таком виде показываться ребятам нельзя!»
Он подошёл к окну, забарабанил пальцами по стеклу. Хотелось отключиться от неприятного разговора в учительской, но мысли всё текли в одном направлении.
«Вот твёрдолобый! Он, поди, и сейчас на всех уроках твердит: учитесь лучше — в институт попадёте! Будете лениться — уголь пойдёте на станцию грузить! Вместо того чтобы приучать ребят к физической работе, он пугает ею. И таким доверяют воспитывать молодёжь! Да ещё назначили заведующим учебно-воспитательной частью! Парадокс какой-то!»
Взрыв возмущённого шума, донёсшийся из зала, заставил его поморщиться: «Что там ещё такое?» Он подошёл к двери, приоткрыл её и заглянул в зал. На трибуне стоял Женька Курочкин. Картинно обняв кафедру и наклонившись к залу, Женька, перекрывая гул, говорил:
— Вы возмущены, леди и джентльмены? Совершенно напрасно. Ничего нового я не сказал. Просто изложил в популярной форме великую истину, которую открыл ещё Горький: «Когда труд — обязанность, жизнь — рабство»! И когда мне говорят, что я должен работать, делать то-то и то-то, я воспринимаю это как покушение на мою личную свободу, гарантированную мне Советской Конституцией!
Женька кончил и, высоко держа голову, невозмутимо направился к своему месту. На сцену одним прыжком выскочил Иван Сергеев и остановился у самого края, загородив половину президиума.
— Что и говорить, эрудированный товарищ здесь выступал! И цитаты из Горького, и даже, когда ему нужно, Конституцию вспомнил. Остаётся только сказать ему, как одной героине Фонвизина: «Мастерица указы толковать!» А самый основной закон, принятый нашими отцами ещё в 1917 году, ты забыл? «Кто не работает, тот не ест!»
— Я всегда презирал людей, которые стремятся только к тому, чтобы быть сытыми! — выкрикнул с места Женька.
— Вижу, что образ Сатина ты выучил, но сейчас тебя не по литературе спрашивают. Да, я тоже согласен, что человек выше сытости, но этот закон не о сытости толкует, а о том, что в нашей стране рабочих и крестьян не должно быть паразитов! А ты чего хочешь? Как ты хочешь жизнь прожить? На шее своего отца? Благо он большую зарплату получает. Или на шее общества, государства? Так мы тебе не позволим!
— Не слишком ли много на себя берёшь? — снова выкрикнул Женька.
— А я не на себя, — спокойно ответил Сергеев. — Мы — это вот все мы, — он как бы обнял руками весь зал, — все комсомольцы и даже весь народ!
Сергеев помолчал, собираясь с мыслями, затем продолжал:
— Вот ты слова Горького говорил. По-моему, Горький здесь одно слово не вставил, но имел его в виду: «Когда труд только обязанность, жизнь — рабство». Вот это другое дело. Так выбирай себе работу, которую ты любишь. Вот, бывает, делаешь сам что-нибудь, и трудно, бросить хочется, а окончишь и любуешься — вот какую вещь твои руки сделали! И гордишься этим! И я твёрдо решил: кончу десятый класс — на производство пойду!
Колокольчик, зажатый в руке Ирины, неожиданно звякнул. Иван оглянулся на него и, встретившись с откровенно восхищённым взглядом серых глаз, смутился, потоптался на месте и неуклюже закончил:
— Вот. И других призываю также.
Он спрыгнул со сцены и сел на своё место рядом с Женькой. Тот наклонился к нему и довольно громко прошептал:
— Молодец, красиво говорил. Только конец скомкал.
Сергеев недоумённо посмотрел на него: шутит, что ли? Разве в красоте дело? Он говорил то, что думал, что его волновало. Неужели Женька выступал только в погоне за внешним эффектом? Это на него похоже. Впрочем, нет, многое в жизни Женьки соответствовало его выступлению. А сейчас видит, что потерпел поражение, и решил перевести всё на игру.
А страсти в зале разгорелись. Теперь в выступающих недостатка не было, едва один кончал говорить, как на смену ему из зала поднимался другой. Ирина уже даже не называла выступающих. Никогда ещё комсомольские собрания в школе не проходили так бурно. Владимир Кириллович давно вошёл в зал, но его почти никто не заметил, вернее, на него просто не обращали внимания.
Особенно много споров вызвало выступление Тольки Короткова. Флегматично покачиваясь из стороны в сторону, он говорил:
— Теоретически мы все, конечно, признаём пользу труда. А что мы предпринимаем практически? Дров дома наколем да воды принесём. Вот Сергеев тут выступал. Правильно говорил, хорошо. Я тоже после школы пойду на производство. Ну, а сейчас? Что полезного для общества мы делаем сейчас? Скажете: учимся. Верно, но этого мало. Вот мы много говорим об общественно полезном труде. И я предлагаю, — повысил голос Толька, — уже сейчас найти такую форму…