Спроси свою совесть
Шрифт:
— А свинья этот защитник, — негромко проговорила Нина, тронув Ивана за рукав небрежно накинутого на плечи пиджака.
— Ну, свинья — это чересчур громко, — пожав плечами, спокойно ответил Сергеев. — Просто увлёкся парень игрой. Он и сам не ожидал, что так получится.
— Нет, свинья! Знаю я таких! На любую подлость готовы, лишь бы не проиграть!
— Баскетбол — это не балет! — вмешался в разговор Курочкин. — Там иногда грубят.
— Гнилая теория! — зло повернулась к нему Нина. — Спорт — это, если хотите, тоже искусство, а искусство всегда должно быть
— В игре всякое бывает, — примиряюще произнёс Сергеев. Им овладело какое-то умиротворяющее, спокойное настроение. Ему не хотелось ни спорить, ни слушать споры.
— Бывает, когда на площадку выходят такие вот игроки, как этот защитник! — не сдавалась Нина.
Сергеев ничего не ответил. Прохладный октябрьский ветерок теребил на его высоком лбу непокорную прядку тёмных волос. Нине вдруг захотелось тоже потрогать эту прядку, взъерошить жёсткие упрямые мальчишеские волосы. Она тряхнула головой и рассмеялась…
— Ты чего? — недоуменно спросил Сергеев.
— Так. Одень пиджак, простудишься, — с неожиданной лаской в голосе проговорила она.
Иван послушно продел руки в рукава. Действительно, становилось прохладно, и тело, разгорячённое игрой, начинало ощущать эту прохладу.
— Хорошо-то как! — вдыхая всей грудью осенний воздух, негромко произнесла Нина.
Была та пора, когда день уже кончился, а вечер ещё не наступил. В воздухе царила удивительная тишина, только вдалеке, на станции, визгливо перекликались маневровые поезда, но эти звуки не нарушали, а, казалось, только подчёркивали тишину. Пахло осенью, спелыми яблоками, увядающей листвой и сырой землёй. Иногда ветерок доносил запах свежей капусты, то ли с огородов, то ли со двора заботливого хозяина, шинковавшего её днём для засолки.
— Картошка у меня ещё не вся выкопана, — проговорил вдруг Сергеев, которому запах капусты напомнил о повседневных заботах. — Думал сегодня выкопать, да вот игра помешала.
— Может, помочь тебе? — деловито осведомился Женька. — А то организуем воскресник и всем классом — к тебе на огород!
— Сам справлюсь, — грубовато отмахнулся Сергеев. — Не так уж её и много — всего две сотки. Завтра после уроков выкопаю, лишь бы погода не испортилась.
Он взглянул на небо. Чистое и светлое, оно уже начинало наливаться густой синевой; прямо над головой зажглась первая звёздочка, единственная и потому особенно яркая.
— Что это за звезда? — толкнул Женьку в бок Сергеев.
Тот пожал плечами.
— Вот зубрим, зубрим астрономию, — проворчал Иван, — четвёрки и пятёрки на уроках получаем, а толком ничего не знаем.
— Это Сириус — звезда поэтов и влюблённых, — вместо Женьки ответила Нина.
— Звезда поэтов и влюблённых? — оживился Женька. — Значит, это моя звезда!
А Сергеев подумал про себя: «Влюблённых? Значит, и моя тоже. Где ты сейчас, Ирина? Может быть, тоже смотришь на эту звёздочку, но обо мне не думаешь!»
Он глубоко вздохнул, и в ту же секунду услышал такой же глубокий вздох рядом с собой. Украдкой покосился он на шагающую рядом Нину и тут же смущённо отвёл глаза — она тоже смотрела на него. А Женька, сложив молитвенно на груди руки, продолжал:
— О моя покровительница! Из сожаления к поэтам, которые не всегда учат уроки, сделай так, чтобы меня завтра не опросили по английскому языку, а в благодарность за это я обещаю первые же строчки моего нового стихотворения посвятить тебе.
Они дошли до дома Сергеева и остановились. Помолчали. Потом Иван смущённо кашлянул и сказал:
— Пойду. Мать, наверное, уже ругается — ничего за воскресенье не сделал.
Он протянул руку Женьке, потом, секунду поколебавшись, Нине. Она доверчиво вложила свою маленькую тёплую руку в его большую широкую ладонь.
«Ишь ты, — неприятно кольнуло в сердце Женьки. — Тихоня-то наш, оказывается, какой!»
— До завтра! — проговорил Сергеев и широко зашагал к дому. Открыв калитку, он оглянулся на молча стоявших Нину и Женьку, махнул им рукой и скрылся во дворе. Через несколько секунд до них донёсся стук захлопнувшейся двери.
— Вы… домой сейчас? — охрипшим от волнения голосом спросил Женька. Свой голос показался ему неестественным. Стараясь скрыть смущение и неожиданную робость, он принуждённо засмеялся и бодро заговорил:
— Да что это мы, словно великосветские испанские гранды, друг друга на «вы» величаем? Ведь мы же одноклассники! Вы ничего не имеете против того, чтобы перейти с официального «вы» на простое «ты»?
Нина кивнула головой. После ухода Сергеева она стала молчаливее и задумчивее. Женька шагал рядом с нею и изредка поглядывал сбоку на неё. В серых сумерках её синие глаза сделались ещё темнее, на фоне неба чётко вырисовывался её тонкий профиль: прямой нос, немного припухлая верхняя губа и тонкая белая (точёная — мелькнуло в голове у Женьки) девичья шея.
Молчание становилось тягостным.
— Ты… почему вчера в школу не приходила? — решился наконец заговорить Женька. Произнести первый раз «ты» было для него почему-то волнующе.
— Переезжали, — коротко ответила Нина.
— Куда переезжали?
— На квартиру. Мы недавно приехали и жили в гостинице, а теперь отцу дали квартиру.
— А где?
— Недалеко отсюда, на Ухтомской.
— Вот оно что, — протянул Женька. — А я вот где живу.
Он показал на дом, мимо которого они проходили. Нина остановилась.
— Так что же ты мимо дома проходишь?
— То есть, как это что? Тебя проводить.
Нина насмешливо улыбнулась:
— Спасибо, я в провожатых не нуждаюсь: дорогу знаю и заблудиться не боюсь.
— А вдруг? — также шутливо ответил Женька. — Ты же недавно в нашем городе.
— Ничего. Иди-ка лучше поучи английский. Как говорится, на звёзды надейся, а сам не плошай.
Она повернулась и зашагала вниз по улице. Дробный стук её каблучков, удаляясь, затихал. Вот он долетел в последний раз и совсем пропал. После ухода Нины вечер потерял для Женьки всё своё очарование.