Спроси свою совесть
Шрифт:
— И кого же из поэтов вы любите?
— Блока, Бальмонта, Есенина, Маяковского, а из современников — Евтушенко, Роберта Рождественского и Булата Окуджаву.
— Странно, как они вместе уживаются в вашем сердце. Особенно Маяковский и Бальмонт. Впрочем, об этом не будем пока говорить. Вы, вероятно, и сами пишете стихи? Может быть, прочтёте нам что-нибудь?
Женька ждал и желал этого вопроса. Наконец-то он себя покажет! Не в силах скрыть довольной улыбки, он отбросил со лба свисающую прядку светлых волос, высоко поднял голову и нараспев — он слышал неоднократно по радио, что именно так читают свои стихи настоящие поэты — начал:
СтарыйЖенька кончил и горделиво оглядел весь класс. Все молчали. Владимир Кириллович негромко постукивал пальцами по столу. «А ведь действительно способный парнишка, — думал он. — Правда, стихи — типичное подражание символистам, но неплохо, совсем неплохо. Только что за чепуха царит в его голове? Для понимания стихов нужна возвышенная душа! Сам он до этого додумался или родители ему так втолковали?»
— Упадничество! — прерывая тишину, пробасил Толька Коротков. — Нашёл, в кого влюбляться — в свечи угасающих звёзд! Я понимаю, если бы в спутники, летающие вокруг нашей Земли, а то в свечи!
Женька резко повернулся к нему:
— Ну, это уж позволь мне выбирать, в кого или во что мне влюбляться!
— А почему у тебя в стихотворении проходят люди сначала белые, а потом какие-то расплывшиеся? — спросила хохотушка и непоседа Лида Норина.
Женька снисходительно пожал плечами, словно удивляясь её непонятливости, и терпеливо объяснил:
— В сумерках лица людей всегда кажутся белыми, расплывчатыми пятнами.
— А кто такая незнакомка? — не унималась Лидка.
— Уж во всяком случае не ты, — отрезал Женька под дружный смех всего класса.
— Это он у Блока содрал, — снова подал свой голос с задней парты Серёжка Вьюн.
Звонок, возвестивший об окончании урока, прозвенел так некстати, что все досадливо поморщились. Владимир Кириллович встал.
— Жаль, что урок кончился, и мы не можем подробно разобрать стихотворение Курочкина. Всё же я коротко выскажу своё мнение. Откровенно говоря, стихи мне в основном понравились. У Курочкина есть поэтическое видение мира, образность. Но очень много и недостатков. И если он действительно захочет стать поэтом, а я не сомневаюсь, что такое желание у него есть, то ему нужно много и упорно работать.
Похвала Владимира Кирилловича польстила Женькиному самолюбию. Он ещё выше вскинул голову, горделиво осмотрел всех с высоты, словно спрашивал: все слышали? День, начавшийся так неудачно, определённо стал исправляться. Лишь одно несколько омрачало его светлое настроение: неудачный утренний разговор с Ниной. А впрочем, что ему за дело до этой вздорной девчонки? Разве её мнение имеет для него какое-нибудь значение? Абсолютно никакого. Правда, язычок у неё острый, да и сама она смазливенькая, особенно глаза и волосы. Последнее слово пока осталось за ней, но ничего, он её ещё завтра-послезавтра осадит. Так успокаивал себя Женька, но на другой день разговор с Ниной не состоялся: она почему-то не пришла в школу. Встретился с ней Женька только в воскресенье на баскетбольном матче десятиклассников с учащимися железнодорожного училища, или, как называли их ребята, «жеушниками».
Курочкин на игру идти не хотел. Ещё в пятницу он твёрдо решил в отместку за карикатуру в «колючке» не выходить на поле и даже не приходить смотреть. «Пусть Ирка сама за меня играет, — думал он. — Сегодня играй, а завтра за это в „колючке“ тебя протащат! Нет уж, дудки, не пойду и всё». Так думал он и в воскресенье утром, но чем ближе подходил час игры, тем неспокойнее становилось на сердце. Может, сходить, посмотреть, как они без него продуваться будут? Играть он, конечно, и не подумает, просто посидит, посмотрит, а когда свои продуются и станут его упрекать, он небрежно кивнёт на Ирку: вон её благодарите. Иногда где-то в тайниках души рождалась мысль: а может, и Нина придёт на эту встречу? Но Женька торопливо загонял эту мысль снова в глубину: какое ему дело до Нины? Впрочем, никуда он не пойдёт, так будет лучше всего. Женька улёгся на диван, заложил руки под голову и попытался представить себе, что делается сейчас на школьной баскетбольной площадке. Ребята уже, наверное, все собрались и нервничают, что нет его. Странно, что Иван не зашёл за ним. Хотя со времени их размолвки, с четверга, у них отношения несколько натянутые. Интересно, кого они поставят на игру вместо него? Пожалуй, Тольку Тюленя, больше некого. Женька усмехнулся, представив себе медлительного, неповоротливого Тольку с мячом на площадке. Пожалеет Ирка, что продёрнула его, Женьку, в «колючке». А может, пойти? Прийти и сказать: «Нет, ребята, играть я не могу, мотор что-то сегодня пошаливает!» И небрежно погладить левую сторону груди. Идея! Нужно взять фотоаппарат и заснять несколько кадров, когда мячи, как из худого мешка, посыплются в их корзину. Аппарат, кажется, заряжен, только куда он его дел? Женька вскочил. Куда же он его засунул? Вроде, на этажерку. Нет, там нет. На шкаф? Ну да, вот он. В пыли немного, но ничего, Вера оботрёт.
Фотоаппарат подарил Женьке отец в честь окончания восьмого класса. Сначала Женька увлёкся новым для него делом, перепортил добрую сотню метров плёнки, ходил с вечно жёлтыми от проявителя пальцами, но потом увлечение прошло, и аппарат был заброшен. Только иногда доставал его Женька и, отсняв два-три кадра, снова откладывал куда-нибудь в сторону, забывая проявить и напечатать отснятое.
Когда Женька с небрежно перекинутым через левое плечо фотоаппаратом появился на школьном дворе, он был встречен шумным оживлением.
— Наконец-то! — закричал Сергеев, подбегая и хватая его за рукав. — Ты где запропастился? Мы уж думали, что ты не придёшь, заболел или случилось что-нибудь. Ну, пошли быстрее в раздевалку, скоро начинать.
Женька неторопливо высвободил рукав и негромко произнёс:
— Вот что, ребята, я играть не буду.
— То есть как это не будешь? — оторопело спросил Иван.
— Так, не буду.
Окружившие их ребята молчали. Сергеев презрительно оглядел Женьку.
— Понятно, — протянул он. — Оскорблённое самолюбие заговорило. Эх ты!.. Хоть бы раньше предупредил!
— Ничего не оскорблённое самолюбие. Просто врач запретил. Сердце пошаливает.
Женька заученным движением погладил левую сторону груди, потом похлопал по фотоаппарату:
— Вот, собственным вашим корреспондентом решил заделаться. Каждому по карточке обеспечено.
Сергеев, не отвечая, повернулся к Короткову.
— Раздевайся, Толька. Будешь играть. Пошли, ребята!
Ребята, сразу забыв о Женьке, словно он для них больше не существовал, дружно зашагали к раздевалке. Женька с непонятной ему самому досадой посмотрел им вслед. По правде говоря, он надеялся, что его будут уговаривать, упрашивать, и он, поломавшись, пожалуй, согласился бы. А они отвернулись и сразу вычеркнули его из команды. В груди закипало раздражение.