Спустя вечность
Шрифт:
У меня сложилось впечатление, что Юнас, пока было возможно, хотел быть вместе с теми немногими друзьями, которые у него еще остались со счастливых времен и у которых хватало смелости искать его общества. Ему надо было расслабиться, отдохнуть от угнетающей немецкой компании, которая постоянно окружала его, от изменивших ему сотрудников и от обязанностей, которые он, просто как человек, должен был ненавидеть. Эйнар Шиббю, один из моих, а также Юнаса Ли старых друзей, решил устроить небольшую пирушку. Были приглашены и мы с Давидом Монрадом Йохансеном, других я не помню, ничего интересного там не было… кроме возвращения
Поздней осенью 1944 года я с женой и детьми переехал в собственный дом в Хёне в Аскере. Давид по-прежнему жил в Слепендене, а Юнас Ли — в Вал стаде. Таким образом, из города мы возвращались все вместе. У Юнаса Ли, разумеется, был автомобиль. Мы с Давидом сели сзади, а Юнас впереди с шофером — молодым человеком в зеленой полицейской форме. Вечер выдался темный, шел дождь и мокрый снег, и мы с Давидом были рады, что нам не пришлось ехать на поезде и идти пешком от станции до дома. Юнас сказал:
— Сперва шофер отвезет домой меня, потом вас!
Машина рванула с места, тут и речи не было, чтобы ездить на генераторном газе, обычном топливе, которым гражданские лица пользовались во время войны. Только мы тронулись, я заметил, что шофер передал Юнасу автомат. Тот быстро передернул затвор — его щелчок прозвучал для нас как взрыв… после чего он сел, выпрямившись и внимательно глядя перед собой. Мы с Давидом переглянулись. До нас постепенно дошло, что мы попали в неприятную ситуацию. По правде сказать, для нас, относительно невинных жалких существ, она была нисколько не лучше, чем для самого министра полиции Юнаса Ли, который постоянно подвергался опасности.
Давид наклонился вперед, осторожно потыкал Юнаса в спину и с недоверием спросил:
— Юнас, у тебя есть оружие?
Это был глупый вопрос. Юнас полуобернулся к нам и горько улыбнулся:
— Да, черт вас побери!
Больше мы почти не разговаривали, мужество изменило нам, только Юнас тихонько переговаривался с шофером по пути к Аскеру Однако ничего не случилось. Собственно, ничего не случилось и тогда, когда мы, проехав «Долину Художников», остановились у подножья Либаккен. Здесь стояла вооруженная охрана, сообщившая нам, что все спокойно. А мне вспомнилось мирное время, когда никакая стража не охраняла дорогу на Либаккен — к белому старому дому с большим садом, раскинувшемся на склоне, где друзья художники собирались у семьи, которую все любили.
В мае 1945 года я зашел к Руфи и Эйнару Шиббю на Богстадвейен, чтобы поговорить о слухах, новостях и предположениях. Почему-то меня выпустили на свободу, после того как я провел ночь в какой-то школе в Аскере, где вместе с другими арестованными спал на старом сене. Эйнар тоже пока что был свободен, он уже побывал в «Гюлдендале» и отдал хранившиеся у него ключи — несмотря на свою инвалидность, он тоже ждал гостей из Сопротивления. Мы оба были в «Гюлдендале» своего рода комиссарами, о чем я еще скажу в дальнейшем.
Позвонил телефон, и Эйнар снял трубку. Он посмотрел на нас с Руфью — Юнас!
Я сидел рядом с телефоном и слышал почти весь разговор. Воспроизвожу его по памяти, а то, чего я не слышал, по сбивчивому рассказу Эйнара:
— Да, ты не ошибся, это Юнас. — Пауза. Потом продолжение: — Мы заняли позицию в усадьбе Скаллюм, мы хорошо вооружены, Рииснес, Рогстад и я, и мы намерены продержаться тут сколько сможем. Скажи всем, что здесь
Опять наступила пауза. Эйнар так ничего и не произнес. Я не мог понять, каким образом Юнас сумел нам позвонить, ведь они находились в осаде и сопротивленцы давно должны были перерезать телефонный кабель, однако Юнас продолжал говорить, его голос был твердым и зычным, фразы короткими. Он произносил высокопарные слова, которые должны были остаться в памяти, как его последние, об этом свидетельствовала их лаконичность: последний… оплот… свободы… в Европе!Он заявил, что они чувствуют себя прекрасно, все трое, у них достаточно продовольствия и воды. Охрану он отпустил по домам. И наконец он произнес то, ради чего звонил:
— Я прошу Руфь и тебя, как старых друзей, если сможете, помочь Гюнвор и детям. — Снова пауза.
— Прощай Эйнар, я вешаю трубку.
Эйнар Шиббю физически был слабый человек, но он был самый талантливый из всех, кого я знал в военные годы и после — он был гуманитарий и юморист, что было редкой комбинацией. Этот всесторонне одаренный человек работал и в легком жанре, как «дядя Эйнар» в детских передачах Норвежского радио, и в передачах о литературе и искусстве, проявляя интуицию и глубокое понимание предмета. Он был моим незаменимым помощником, когда мы с ним после войны делали радиоспектакли по ранним романам отца… Во время того драматического монолога Юнаса Ли он лишь несколько раз кивнул головой, я видел, что он сильно взволнован, в конце же он произнес только два слова: «Прощай, Юнас!»
Было бы ошибкой играть на сентиментальных струнах, рассказывая о прощании Юнаса Ли с этим миром. Он не покончил самоубийством, он заболел и умер естественной смертью там же, на усадьбе Скаллюм, что, по понятным причинам, было ему не к лицу. Думаю, что он, будучи кондотьеромв лучшем смысле этого слова, хотел бы закончить жизнь на фронте, в борьбе с врагом, идущим с Востока. Для его посмертной славы это было бы лучше.
Весной 1941 года отец получил удивившую его, но очень вежливую телеграмму от Рудольфа Гесса с просьбой принять его. Визит будет коротким. Отец поручил мне ответить, что Гамсун болен, а также по другим причинам, к сожалению, не может принять господина Гесса. Я забыл точную формулировку, но тут же послал ответ телеграфом.
Вскоре после этого Гесс улетел в Англию.
Я спрашиваю себя: что, собственно говоря, ему тогда нужно было в Норвегии?
Еще до войны я читал несколько книг о гитлеровской Германии, написанных журналистами, и в одной из них обратил внимание на характеристику Гесса — о нем говорилось как о самом симпатичном из всех министров фюрера. Во время Нюрнбергского процесса я сидел близко от него и сумел сделать с него набросок. Тогда, в 1941, я был разочарован, что от имени отца мне пришлось отказать ему. Может быть, в качестве Stellverter das F"uhrer [45] он был как раз тот человек, который мог бы нам помочь, подумал я тогда.
45
Представитель фюрера (нем.).