Спустя вечность
Шрифт:
— Здесь ты в большой опасности, Тина, — сказал я, — если дом разбомбят…
Она только отмахнулась:
— Не успеют — война кончится. Россия обломает Гитлеру рога.
Странно, подумал я, ничто этого не предвещает, но Тина уже уверена в поражении Германии. Мы провели приятный и веселый вечер, вспоминая старых знакомых. Не знаю, какого политического направления она придерживалась, скорее всего была просто самой собой. Невосприимчивой ни к какой пропаганде. Помню одно ее восклицание, разбавленное почти саркастическим смехом:
— Ich m"ochte lieber mit einem netten Neger ins Bett gehen, als mit einem Nazi! [48]
Я дал Тине свой норвежский адрес. И больше никогда о ней не слышал, но надеюсь, ей удалось выжить, не погибнуть во время бомбежек и не пострадать каким-то другим образом.
Забавно, но за все эти четырнадцать дней в Берлине мне встречались только те люди, которые в той или иной степени были противниками режима и войны. При желании я, конечно, мог бы повидаться и с теми, кто одобрял все, что учинил Гитлер, и таких было, безусловно, большинство. Но они не рассказали бы мне
48
Я скорее предпочла бы лечь в постель с симпатичным негром, чем с каким-нибудь нацистом (нем.).
Домой я возвращался со смешанными чувствами. На пути к аэропорту Темпельхоф я увидел посреди оживленной улицы двух молодых людей с желтыми еврейскими звездами, грузившими на машину тяжелые ящики. Казалось, они из последних сил стараются работать быстро. Если бы на них не было звезд, можно было бы подумать, что они работают сдельно. Истина дошла до меня гораздо позже — они и работали сдельно, только ценой этой сдельной работы была их жизнь.
Как ни странно, но я трижды в жизни получал предложения работать в разных издательствах. Все-таки я был живописец! Положа руку на сердце, могу сказать, что издательства сами по себе меня никогда особенно не интересовали, если только не считать такого немаловажного обстоятельства, что отец в свое время был самым крупным акционером «Гюлдендала».
Первого издательства — немецкого «Эерферлага», я благополучно избежал, там я не рисковал ничем, разве что нанес им небольшую обиду. Издательства номер два — «Гюлдендал» — я, к сожалению, не избежал, тогда как в издательстве номер три потерпел крах, благодаря здравомыслию Гюннара Стенерсена, Эйнара Шиббю да и моему собственному, проявленному на нескольких встречах после войны.
О своей работе в «Гюлдендале» мне почти нечего добавить к тому, что сказано обо мне в историческом труде Сигурда Эвенсму «Гюлдендал и гюлдендальцы». Вся предыстория изложена в книге правильно, именно так ко всему относился и я, моя работа описана с пониманием и выводами, которыми я могу быть удовлетворен. Но вернемся к короткому резюме.
Подчиненным Мюллера в отделе культуры рейхскомиссариата был д-р Хайнц Финке, длинный, тощий белокурый человек лет сорока. Это с ним мне пришлось общаться несколько месяцев, после того как был арестован Харалд Григ, и в «Гюлдендале» сложилось такое положение, что немцы, не только НС, жаждали видеть там новое руководство.
Финке был очень активен. Но на просьбу моего отца не снимать Грига с его поста и снова поставить его во главе «Гюлдендала», Тербовен ответил категорическим отказом. В январе-феврале 1942 года меня постоянно вызывали на совещания к Финке и Мюллеру; порядок в издательстве должен быть восстановлен — таков был приказ Тербовена. Григ отстранен от должности раз и навсегда, но кто мог бы занять его место?
Мне был предложен ряд предполагаемых кандидатов, я не буду их называть. Каждый из этих кандидатов привел бы к полному краху издательства и массовому сокращению персонала. Ситуация обострилась и стала уже опасной, и я не видел иного выхода, как принять предложенную немцами альтернативу. Сообщив об этом доверенному Грига в издательстве, я взял эту работу на себя. И здесь я позволю себе привести цитату из книги Сигурда Эвенсму:
«Во время процесса над изменниками родины после освобождения Норвегии Мария и Туре Гамсун утверждали, что приложили много усилий к освобождению Грига из лагеря, но на такие слова в 1945–46 годах мало кто обращал внимание. То же самое можно сказать и о еще более удивительном признании Туре Гамсуна, когда он предстал перед судом 14 июня 1945 года. Газеты сообщили, что Туре Гамсун посетил Грига в Грини, и что тогда Григ „был согласен, чтобы я занял эту должность“. Позже Григ никогда официально не комментировал это сообщение, и оно кануло в Лету, о нем забыли даже гюлдендальцы, которые работали, маневрируя как могли, в этот комиссарский период.
Таким образом в пятидесятилетней истории „Гюлдендала“ следовало заполнить этот внушительный пробел, и когда моя книга была уже написана, я счел естественным предоставить слово самому Туре Гамсуну. Далее следует его трезвое и подробное описание, как посещения Грини, так и усилий по освобождению Грига из лагеря:
„До того как я летом 1942 года посетил Харалда Грига в Грини, у меня состоялся разговор с фру Сигрид Григ, и она сказала мне, что ее муж отнюдь не питает ко мне враждебных чувств из-за того, что я стану временным директором „Гюлдендала“. Он прекрасно понимает положение, в котором оказалось издательство после его ареста.
Однако фру Григ считала, что было бы правильнее поговорить с ним самим.
Встреча с Григом длилась один час, мы могли говорить открыто, хотя при нас все время находился охранник, правда, никакого интереса к нашему разговору он не проявлял.
Я знал Грига с детства. Он с семьей часто бывал у нас в Нёрхолме и мы у них в Сирилюнне. Как явствует из мемуаров Харалда Грига, их с моим отцом связывала настоящая дружба, и я относился к Харалду Григу, как к другу.
Этот час в Грини мы прежде всего использовали на то, чтобы сочинить заявление с просьбой об освобождении, которое Григ подписал. Точного содержания я, к сожалению, не помню, но подобные заявления можно найти в любом архиве. Потом я посвятил Грига в ситуацию, в какой оказалось издательство и я сам. Я настоятельно подчеркивал, что мое пребывание там — временное, и что меня беспокоят только интересы издательства, желание сохранить, по возможности, его целостность и не допустить выпуска пропагандистской литературы. Я также поставил Грига в известность об интригах, которые подтолкнули меня согласиться на этот пост. Григ вошел в мое положение, и я помню точно его
Первое прошение об освобождении Грига не дало никаких результатов. Получить разрешение на освобождение узника, не имея нужных связей хотя бы на среднем уровне, было невозможно. По просьбе Грига отец в 1940 году лично посетил Тербовена с просьбой освободить из лагеря писателя Роналда Фангена. Я был с отцом тогда в Скаугуме в качестве переводчика и прекрасно помню, каким несговорчивым оказался Тербовен. Он попросил генерала Редисса принести пачку документов, это были протоколы допросов Фангена. Чтение и перевод допросов заняло много времени. Терпение отца лопнуло, он в отчаянии громко воскликнул, что хочет получить прямой ответ — да или нет. Нет. Роналд Фанген был объявлен врагом новой Германии. Мимоходом Тербовен заметил, что неприязнь Фангена к нему лично, проявленная во время допроса, роли не играет. А я убежден, что именно это и сыграло свою роль. Нам пришлось удалиться ни с чем. После этого отец никогда не обращался к Тербовену, но посылал телеграммы непосредственно Гитлеру.
Итак, в 1942 году (даты я не помню) я предпринял новую попытку освободить Грига. Одновременно мама пыталась отменить один смертный приговор, поэтому мы вместе поехали в Скаугум к Тербовену. Теперь у меня был план. Я привел такой аргумент: моя работа в „Гюлдендале“ очень непроста. Чтобы издательство нормально работало, необходимо, чтобы Григ, поскольку он блестящий профессионал, имел возможность помогать мне словом и делом. Но если он останется в Грини, это будет весьма затруднительно. На другой день Грига освободили.
Словом и делом. Разумеется за кулисами нашей работы стоял Григ, Христиан Станге был посредником, и превосходный штат сотрудников издательства делал все необходимое. Я же был всего лишь связующим звеном между немцами и департаментом Люнде с одной стороны и „Гюлдендалом“ с другой. Что, честно говоря, порой было достаточно трудно“.
Туре Гамсун закончил свое письмо такими словами: „Позже дружеское отношение ко мне Харалда Грига, правления „Гюлдендала“ и всех работников издательства убедили меня в том, что моя деятельность не причинила издательству никакого невосполнимого ущерба“.
Будет только справедливо и разумно подтвердить эти заключительные слова Туре Гамсуна цитатой из письма Грига к жене. Сразу после освобождения Григ писал: „Если уж все так неудачно сложилось, Туре Гамсун лучший директор от комиссариата, какого издательство могло себе пожелать“».
Вспоминая о «добрых делах», за которые большинство никогда не получило благодарности и, если на то пошло, даже незаметного дружеского кивка во время послевоенного психоза, мне хочется доставить себе удовольствие и привести еще одну маленькую цитату из книги Эвенсму:
«Поскольку „Гюлдендал“ продолжал существовать, мы и практически все старые гюлдендальцы тридцать лет спустя можем сказать, как сказал когда-то Григ: „Если уж все так неудачно сложилось, было большой удачей, что директором стал Туре Гамсун. Два года, что он работал в „Гюлдендале“, он точно следовал той программе, которую изложил персоналу, когда вступал на эту должность. Нужно также добавить, что Гамсун знал больше о нелегальной работе на Университетсгата 16 {125} , чем мы думали в то время“.».
Да, конечно, я знал много из того, что происходило втайне, мне намекал об этом один работник гестапо, но не думаю, что немцы были заинтересованы в том, чтобы вмешиваться в эти относительно безобидные дела, рискуя навлечь на себя неприятности, поскольку речь шла о «Гюлдендале». Мое положение стало бы более трудным, но не было ни одного случая, чтобы мне пришлось «выпроводить» из издательства кого-нибудь из сотрудников.
Лишь одно дело огорчает меня до сих пор. Вильденвей, который неизменно относился ко мне по-дружески, не смотря ни на что, и который, конечно, не знал, как хорошо было организовано в издательстве вскрытие писем, несколько раз написал мне лично относительно возможного издания своих старых работ, речь шла даже не о стихах. Не знаю, было ли это решающим, однако у него были неприятности, когда зазвонили колокола освобождения… Потом я однажды спросил у него про эти письма, но он только отмахнулся — ему хотелось поговорить об отце. Именно тогда он произнес те смелые слова, которые были опубликованы несколько дней спустя: «Его судьба — это урон, нанесенный войной, такой же бессмысленный и невосполнимый, как разбомбленный храм».
В середине войны, в 1942 году, одному из редакторов газеты «Афтенпостен», Дори Смиту, пришла в голову мысль учредить некое заведение, которое официально получило название Пресс-клуб. Раньше, насколько я знаю, такого клуба в Осло не было, и Смит очень гордился, что не только представители прессы, но и духовная элита — неизвестно только, откуда бы он ее взял — получат место для дискуссий и интеллектуального общения. Выбор Смита пал на большое и светлое помещение на Клингенберггатен 5, на несколько этажей выше подвальчика «Русенкьеллерен». Был здесь и буфет с закусками, руководил всем Эйнар Русе, за что, разумеется, и поплатился после освобождения от оккупации.
Дори Смит щедро раздавал членские карточки. У меня создалось впечатление, что каждый член НС, хоть как-то связанный с культурой или околокультурной деятельностью, становился желанным членом клуба. Кроме того, в клуб вошло немало немцев из тех, — надо отдать им должное — с которыми можно было обсуждать норвежские интересы.
Не помню, чтобы Квислинг когда-нибудь посещал Пресс-клуб, равно как и Юнас Ли и Гулбранд Люнде, впрочем, последний почти не имел отношения ни к прессе, ни к духовной жизни. Думаю, он был слишком занят своими докладами, с которыми ездил по всей Норвегии, и у него не оставалось времени на посещение клуба. К тому же, большого общества он никогда не любил… Люнде хватало своих забот. Во время войны в соответствии с программой Квислинга у нас были созданы два учреждения, которые назывались: первое — тинг по делам культуры (который никогда не собирался) и второе — совет по делам культуры.