Спустя вечность
Шрифт:
В них несколько человек почитали все древненорвежское, «особенное», что было коньком Люнде, и вообще пытались поддерживать все наше наследие. Но от настоящей культуры и НС да и вся остальная Норвегия были отрезаны совершенно. Во время войны культура ушла в подполье.
Однако Пресс-клуб функционировал, я даже слышал, что он продолжал функционировать и после войны, правда, под другим руководством. Многие видели его миссию в том, что во время оккупации сюда можно было прийти, посидеть, поговорить, послушать сплетни и разглагольствования. Но бывали здесь и собрания, на которых обсуждались серьезные вопросы.
Несколько раз я видел там Ролфа Йоргена Фюглесанга, генерального секретаря НС и преемника Люнде, который заходил туда и просто так, но чаще он назначал там встречи
Я был знаком с ним с 1934 года. Будучи немного старше меня, он был тогда новоиспеченным кандидатом юриспруденции. Очевидно, он уже в ту пору пользовался доверием Квислинга и в первые годы существования партии занял место генерального секретаря, получая время от времени небольшое жалование. Он был из тех доверенных лиц Квислинга, кто продержался с ним дольше всех, вплоть до самого конца.
И вначале, когда я, двадцатилетний, только-только увлекся идеалами НС, и потом, в военные годы, у меня с Фюглесангом были вполне дружеские отношения. Он был умный человек, и с ним было приятно беседовать, в этом отношении я бы сравнил его с другим человеком, который потом был привлечен к ответственности, а пока что эффективно, насколько это было возможно, пытался защищать норвежские интересы — с министром труда и спорта Акселем Стангом.
Из разговоров с Фюглесангом у меня сложилось впечатление, что его первоначальная доброжелательность к немцам, открытая и вроде бы обоснованная, исчезла под влиянием событий, следовавших в фарватере немецкого режима. Сам же он до последнего дня пытался опираться на справедливость, а не на силу, что иногда ему даже удавалось, в том числе благодаря его мягкому обращению и интеллигентной аргументации.
Что именно Фюглесангу, как генеральному секретарю и министру, вменялось в вину после освобождения, я толком не знаю. Но мне трудно понять, как человек с таким характером едва не получил смертный приговор.
Когда теперь, спустя вечность, я пытаюсь выстроить свои воспоминания в нужной последовательности, мне очень помогают письма отца, всегда четкие и с обязательно проставленной датой, они — тот источник, которым я пользуюсь, пытаясь создать его портрет, портрет времени и рассказать о нашей связи друг с другом…
А сейчас я расскажу об истории с сигарами, которые во время войны ценились на вес золота. Казалось бы мелочь, пустяк, вопреки лежащей на поверхности неприязни, были способны обнажить в человеческой душе нечто глубинное.
Не поможешь ли ты мне выйти из трудного положения?
Я получил по карточкам пачку сигар (от Лангорда), в ней должно было быть пять штук, но оказалось только две, трех штук недоставало. Я отправил пачку обратно на фабрику и сказал, что делаю это, черт подери, вовсе не для того, чтобы получить три недостающие сигары и тому подобное.
Так эта бестия Лангорд присылает мне пятьдесят сигар! Не знаю, сколько они стоят и должен ли
я послать ему деньги, потому что очень не люблю подарков.
Не можешь ли ты найти для меня экземпляр какой-нибудь моей книги в красивом переплете и прислать мне, чтобы я мог ее надписать. Подумай, а? Например, „Статьи“, наверное, еще не распроданы. А это такая забавная книга.
Сделай это, если сможешь».
(На бланке табачной фабрики Конрада Ландгорда)
Я получил Ваше учтивое письмо от 2 дек. и вижу, что Вы снова обнаружили недостачу сигар в своей пачке. Как я понял по Вашей первой рекламации, ярлык на первой пачке поврежден не был. Недостача сигар в пачке могла произойти только на фабрике в период между упаковкой товара и приклеиванием на пачки ярлыков. К сожалению, в наше время на табачных фабриках случается воровство этого ценного товара, и поэтому я весьма Вам благодарен, что
Что касается последней пачки, то, как я понял, ярлык на ней был порван, и, возможно, торговец, чтобы не было недостачи в весе, подложил Вам часть упаковки.
Я рад, что положенная мне квота для представительства, позволяет мне послать Вам полкоробки бразильских сигар. Продавать сигары из этой квоты я не имею права и потому вынужден вернуть Вам любезно присланные Вами пятьдесят крон. Надеюсь, Вы не будете на меня в обиде.
С наилучшими Новогодними пожеланиями.
Приписка Гамсуна на этом письме:
«Дорогой Туре. Я послал ему деньги за сигары, но сегодня получил их обратно, и потому сегодня посылаю книгу.
Кстати, о книге, к своему стыду, я забыл, как она называется, мы со Сванстрёмом окрестили ее „Речи на площади“. Если когда-нибудь (sic) она будет переиздана, то она должна называться именно так — тогда она наконец будет распродана!..»
Думаю, это был единственный раз, когда отец обратился ко мне с просьбой о книге, пока я работал в «Гюлдендале». Сначала он был очень недоволен моим решением согласиться на эту должность, хотя понимал, что это временно, и хотя я объяснил ему причину. Его резюме звучало так:
— Меняникто не мог бы оторвать от моей работы, а ты тратишь впустую драгоценные годы!
Я знал, что трачу их впустую, но больше никто из нас не упоминал об этом…
Вначале нового 1943 года у отца случилось легкое кровоизлияние в мозг, ему было восемьдесят четыре года. Он относительно быстро поправился и прожил еще девять лет, несмотря на действия норвежских властей, которые могли бы сломить и более сильного физически человека.
Однако повседневная жизнь во время войнытоже не баловала людей. И вот теперь я подхожу к тому фарсу, который затеяли те, кто был причастен к тому, к чему отец не имел совершенно никакого отношения, — к арестам, расстрелам и цензуре. Именно они с демонстративной торжественностью «ухватились за него», когда он в день своего рождения хотел уехать из дома, чтобы избежать телеграмм, подарков и визитов с букетами цветов. Я имею в виду гестапо. Славные парни, которым хотя бы на этот раз выпало «работать» не с арестованным норвежцем, зато со знаменитостью!
Они сняли для него домик где-то в Аскере или в Беруме, с норвежской кухаркой и довоенным угощением. Здесь отец встретил свое восьмидесятипятилетие так, как он хотел, — без посетителей. Он считал, что все устроилось замечательно, читал свои прошедшие цензуру газеты, ел, болтал с кухаркой, пока «официальная Норвегия» праздновала его юбилей с музыкой, «гамсуновскими чтениями» и речами в актовом зале университета… На другой день его на машине доставили обратно в Нёрхолм. Отец не видел разницы в мундирах военных ведомств и не догадывался, кто его «благодетели», главное, что эти люди проявили внимание и предоставили ему прибежище в этот самый трудный для него день года!
Стоял же за этим похищением ни больше, ни меньше, как начальник Sicherheitspolizei [49] в Осло, обер-группенфюрер СС Хайнрих Фелис. Тут, как мне кажется, требуется объяснение.
Между людьми Мюллера в рейхскомиссариате и гестапо всегда существовало соперничество, когда дело касалось влияния на культуру Шеф гестапо Гиммлер был, как известно, ревностным сторонником расовой теории и поклонником древненорвежской истории. Его подчиненные, находящиеся на высших постах в этой древней стране, которая была предметом мечтаний Гиммлера, должны были стараться сблизиться с белокурыми викингами, которые разве что открыто не плевали им в лицо.
49
Охранная полиция (нем.).В Германии просуществовала до 1945 года.