Стаб
Шрифт:
– Да, как у грёбаных энитов.
– Почему его так зовут?
– спросил я.
– Это же что-то значит?
Мужчины переглянулись. Очевидно, слова о том, что копаться в прошлом местного элиминатора опасно, я пропустил мимо ушей
– Не знаю, его так звали еще до того, как мы тут появились.
– Говорят, еще до Мэда.
– Он сказал, ему только двадцать, - вставил я.
– Не, вряд ли.
– Майлз загибал пальцы.
– Я обустроился здесь три года назад, Фрик подгрёб через год. А через неделю Мэд отмечал пятилетие своего воцарения.
– Лицензию выдают с шестнадцати, - добавил Фрик.
– А значит ему как минимум... двадцать три.
Я восторженно на них уставился. Эти двое в совершенстве знали язык и арифметику. Могли читать, писать, делать сложные вычисления и вообще вытворять такое, о чем неграмотные приютские мальчишки могли только мечтать.
– Да, так повышаются шансы на выживание, - согласился Майлз.
Я оттянул футболку на груди.
– Тогда скажете, что здесь написано?
ГЛАВА 7
Я тащил бутылки, по одной в каждой руке, и думал: такие отношения нормальны? И я сейчас говорю не о надписях на футболке, а о том, что я несу крепкий алкоголь мужику, о котором ничего толком не знаю. Кроме того, что он дважды спас меня, ага.
Теперь я уже не обращал внимания на прохожих и не сомневался в правильности пути - Фрик объяснил мне, как быстро выйти к дому Многорукого.
– Не знаю, какие у вас там отношения, но если это в твоих силах, не давай ему много пить, - вспомнил я его напутственные слова.
– А?!
– Разве это должен говорить мужик, после того, как всучил мне два литра целума?
– Его клинит, когда он перестарается с этим делом. Творит всякое... ну, знаешь... В общем, лучше ему пить поменьше или никуда не выходить, если напьётся. Может, он и тебя подобрал, когда не в себе был?
Да, потому что по мне видно, что спасти меня может лишь надравшийся психопат.
Меня замутило, и я остановился, чтобы перевести дух. Ладони стали скользкими от пота, хотя мне не было жарко, и я совершенно не устал. Я перехватил бутылки поудобнее. Голова кружилась, и у меня не было никаких идей по какой причине.
Я пошел дальше, дыша глубже, веря, что дурнота скоро пройдёт. На меня мог так подействовать только разговор. Но злость никогда раньше не проявлялась на физическом уровне и так явно.
Когда до крыльца оставалось всего несколько метров, я понял, что умираю. Я буквально заполз на ступеньки, дотянулся до ручки, толкнул дверь. И как только я оказался за порогом, внутри меня что-то щелкнуло.
Стоя на четвереньках, я освободил свой желудок от печенья и яблок. Я никогда раньше не болел, поэтому не знал, что со мной и как себя вести. Я был напуган. Меня всего трясло. Я прислушивался к своему телу в ужасе от того, что чувствую его слишком хорошо. Каждую клетку, разрываемую болью. Я заскулил, свалившись на бок, хотя мне меньше всего хотелось, чтобы меня таким видел Многорукий.
– Три часа и тридцать две минуты.
– Он спускался с лестницы. Так же медленно, как я уходил.
– Бегаешь ты отстойно. И если уж ты так гордился своей скоростью, страшно подумать, как ты делаешь то, в чем ты профан.
Я хотел огрызнуться:
А ты минуты считал?
Но простонал лишь:
– Я умираю...
Многорукий присел передо мной, подняв с пола одну из бутылок.
– Ты как настоящий солдат выполнил приказ ценой жизни. Но если ты всерьёз собрался сдохнуть, сделай это на улице.
– Меня отравили...
– Правильно сделали. Я сказал тебе метнуться туда и обратно, а ты там решил остаться на фуршет. Мило посидели?
Он отвинтил крышку и приник к бутылке. Я смотрел, как быстро двигается его кадык. Он хлестал выпивку, как воду, не морщась и не отрываясь до тех пор, пока не осушил половину.
– Прости... спаси меня...
– Не знаю, с чего я взял, что он может справиться и с этим. Он не был похож на лекаря. Скорее даже наоборот.
– А-а, это уже второй раз за день.
– Он наклонился надо мной, и я весь замер в ожидании облегчения. Но Многорукий лишь запустил руку в мой карман, доставая торчавшие оттуда фотографии.
– Это еще что за хрень?
А то ты не знаешь.
Он разглядывал их неторопливо, словно видел впервые.
– Нашел себе объекты для подражания?
Я не понимал его. На этот раз и не хотел понимать, если честно.
– Вот эта - ничего. И эта тоже. Да все они - горяченькие. Окажись здесь любая из них, началась бы новая война, представляешь? А этого наши иерархи ни в коем случае не допустят.
– Он приблизил одну из картинок к моему лицу, словно оценивая различия.
– Непохож.
Кинув фотографии себе за спину, словно ничего не стоящий мусор (за который Майлз продал бы душу), Многорукий выпрямился и пошел наверх. Он забрал бутылки с собой, а меня оставил на полу, давая поразмыслить над моим положением в этом доме.
Я уже давно раскаялся во всех грехах, но боль не утихала. Меня выворачивало снова и снова, пока не осталось ничего. Я чувствовал себя полым, словно труба - и морально, и физически. И когда я уже смирился со смертью, передо мной вновь появился Многорукий. Он успел переодеться во что-то настолько крутое, что даже умирающий я оценил.
– Это всего лишь адаптация к новому меню. Твоё тело требует того психотропного дерьма, которым тебя пичкали в приюте. Привыкай. Ты ещё долго отходить будешь.
– Я не умру?! – Приведи себя в порядок. Больше пей. И для твоего же блага никуда не лезь.
Если эти три пункта - гарант моей жизни? Без проблем.
Многорукий перешагнул через меня.
Дверь захлопнулась, и я понял, что пренебрег предостережением Фрика. Ну, в том смысле, что Многорукому нельзя выходить из дома пьяным, а он вышел. С оружием наперевес. Но, честное слово, я и в лучшем состоянии не смог бы ему помешать, поэтому не чувствовал угрызений совести совершенно.