Стадион
Шрифт:
Едва они успели сесть, как снова раздался стук в дверь. Две большие Ольги, как всегда вместе, вошли в номер и тоже почему–то заговорили шепотом. Русанов попробовал посмеяться над этим и нечаянно шевельнул рукой, и его пронзила такая боль, что стало уже не до смеху. Но с этой минуты никто уже не говорил шепотом.
— Ты придешь завтра на стадион? — спросила Ольга Коршунова.
— Обязательно! — ответил Владимир. — Приду на страх всем врагам и мерзавцам.
— Правильно, — согласилась Волошина. — Только не разболится
— Нет, завтра она будет болеть меньше, — уверенно ответил Русанов. — Не увидеть завтрашних соревнований — просто преступление.
Из коридора донесся топот множества ног. Шаги были тяжелые, уверенные, сильные. Казалось, будто движется целая толпа.
— Кто это может быть? — удивилась Нина.
В коридоре на мгновение стало тихо. Потом послышался деликатный стук, и это было удивительно: после такого грузного топота можно было ожидать, что в дверь станут молотить кулаками.
— Войдите! — крикнул Русанов.
Дверь открылась, и на пороге появился Рихард Баум, а за ним виднелись какие–то незнакомые высокие фигуры Русанов замер, широко открыв глаза. За спиной Баума стояло человек шесть — это были американские баскетболисты, неуверенно поглядывавшие на Русанова. Они явно чувствовали себя неловко.
— Мы пришли проведать вас и узнать о здоровье, — сказал Баум. — Что говорит врач?
— Врач говорит, что через три месяца мы снова сможем встретиться на баскетбольном поле. — От боли в руке у Владимира темнело в глазах, но он не выдавал этого ни голосом, ни движением — улыбался гостям. — Очень рад вас видеть. Усаживайтесь. Ольга Борисовна, не уходите, ведь, кроме вас, никто не знает языка.
— Да, правда, — улыбнулась Волошина и обратилась к американцам: — Мы все очень рады, что вы пришли.
— Мы тоже, — сказал Том Гаркнес, — жаль только, что пришлось встретиться по такому неприятному поводу.
— Верно, — сказал Баум, — но я думаю, что дружеская встреча всегда останется хорошим воспоминанием.
— Простите, господа, — неожиданно сказал Генри Шорт, — но мне хочется сразу покончить с неприятной частью нашей беседы. Мы все очень сожалеем, что во время встречи с вашей командой случилось такое несчастье, искренне вам сочувствуем и желаем поскорее выздороветь.
— Да тут нечего сожалеть, баскетбол — игра напряженная, всякое может случиться, — ответил Русанов.
Они с Шортом глядели друг другу в глаза, и каждый понял гораздо больше, чем было сказано вслух. «Американцы отлично знают, как все это произошло, возмущены этим и надеются, что такое больше никогда не повторится», — сказал взгляд Шорта. «Вы славные ребята, и я рад, что у вас хватило решимости прийти ко мне; я отлично знаю, кого выпустил под девятым номером на баскетбольное поле тренер Артур Шиллинг, — меня пре-
<Две страницы пропущены>
—
— Это смахивает на фантастику, но сегодня я склонен верить всему, — засмеялся Гаркнес, подозревая, что русские подшучивают над ними.
Иметь право учиться, если у тебя есть способности, а не только потому, что у тебя богатый отец, пусть даже голова твоя совсем непригодна к ученью, — для многих американцев это было просто непостижимым. Большинство из них так и уехало домой, не поверив этому.
Только через много лет, когда первые советские спутники Земли полетели в космос, американцы вспомнили разговоры о государственных стипендиях, которым в свое время никто не верил, о тысячах институтов в нашей стране, о миллионах студентов. А тогда все это казалось вымыслом.
За ужином Том Гаркнес, улучив минутку, сказал Русанову через Ольгу Борисовну.
— Знаете, Русанов, — начал он, — мы пришли не для того, чтобы выразить вам сочувствие. Оно вам не нужно, я знаю. Но нам хотелось, чтобы вы не думали, будто вся Америка населена подлецами, вроде Джилькса, — в нашей стране есть и честные люди. Вот это я и хотел сказать вам, это для меня очень важно… а кроме того, очень хотелось посмотреть на вас поближе, познакомиться…
— Приезжайте к нам в гости, — сказал Русанов.
Гаркнес слегка нахмурился.
— У нас не очень–то одобряют такие путешествия. Но, конечно, поехать хотелось бы. Может, еще и удастся.
— Будем надеяться, — весело ответил Русанов.
А за столом завязался разговор о последних выдающихся рекордах Эмиля Затопека, и неизвестно, когда закончился бы этот ужин, если бы не пришел врач.
— Это что такое?! — воскликнул он, и все испуганно примолкли. — Как вам не совестно, товарищи, ведь ему нужно лежать! У него же перелом руки! Прошу немедленно разойтись! Немедленно!
Суровый тон испугал и гостей и хозяина — переводить слова врача даже не пришлось. Номер быстро опустел.
— Мы еще увидимся и будем дружить, — успел ска–зать на прощанье Том Гаркнес. — Наш разговор еще не окончен.
Когда все ушли, Владимир Русанов лег на кровать, и перед глазами его поплыли темные круги. Рука болела отчаянно, а ведь еще несколько минут назад он не замечал боли.
— Давайте руку, — сказал врач, набирая морфий в шприц. — Мыслимое ли дело принимать гостей в таком состоянии!
— Мы так хорошо побеседовали, — оправдывался Русанов.
— Еще тысячу раз успеете побеседовать, — сердито сказал врач, — а сейчас вам нужен покой. Все. Спите.
Разговор, начавшийся в номере Русанова, действительно не окончился. Он продолжался на стадионе, и в нем участвовало все больше и больше спортсменов. Многие из них подружились настолько, что решались говорить свободно, ничего не боясь.
— Почему вы так хотите воевать? — спросила Мери Гарден. — Зачем вам нужна война?