Стадион
Шрифт:
— Поздравляю, ребята! — воскликнул он, затворяя за собой дверь. — Дали жару русским. Они вас всю жизнь помнить будут.
Но его оживленное приветствие было встречено полным молчанием, и он, прикинувшись удивленным, спросил:
— Разве вы не рады своей победе?
— Поздравляйте своего Джилькса, — послышалось из угла раздевалки.
Шиллинг не видел, кто это сказал, но сразу почувствовал напряженную атмосферу. И действительно, после игры баскетболисты вернулись в раздевалку мрачные и сердитые. Они прекрасно все поняли, и поэтому настроение у них было подавленное. Каждый чувствовал себя так, будто его схватили за руку, когда он клал на стол фальшивые карты. Джилькс сделал свое дело так ловко, что формально его никто не смог бы обвинить в преднамеренности, и все же на стадионе уже знают правду, и стыдно глядеть в глаза новым друзьям, будто ты соучастник этой подлости.
Шиллинг тотчас же почуял настроение своей команды, но это его мало тревожило. Он должен был победить любой ценой и победил. А что будут говорить на стадионе, ему безразлично. Приказ выполнен, и это главное. Джилькса могут дисквалифицировать, или посадить в тюрьму, или вообще запретить доступ ко всем стадионам мира. Сейчас это не имеет значения. Он блестяще сделал свое дело и теперь может убираться ко всем чертям. А с этими долговязыми спортсменами Шиллинг сумеет справиться. Это уже проверено… Откуда–то из–за угла вдруг встал во весь свой двухметровый рост капитан команды Генри Шорт, один из наилучших игроков не только студенческой команды, но и всей Америки. Он подошел к Шиллингу, поглядел на него сверху вниз и сказал:
— Послушайте, Шиллинг, вы не можете сгинуть отсюда ко всем чертям? Если вы не сделаете этого по своей воле, то мне придется вам помочь. И советую не медлить. После ваших грязных фокусов у нас неважное настроение.
Менаджер смотрел на Шорта, как на колокольню, запрокинув голову, и в его узеньких, заплывших жиром глазах светилось искреннее изумление.
— Что с вами случилось, Генри? — сказал он, становясь на цыпочки и стараясь потрепать баскетболиста по плечу.
— Хотите знать, что? — Шорт схватил Шиллинга за свитер на груди и сильно тряхнул. — Сейчас я вам скажу — что: я не согласен так играть. Если этот Джилькс, — он указал на одинокую, забившуюся в угол фигуру, — еще раз появится на поле, я немедленно прекращаю игру, и никакие контракты не заставят меня прикоснуться к мячу. Проиграли, так надо честно это признать, а не калечить людей. Мне от стыда хотелось убежать с поля за сто километров.
— Что–то вы распелись, — отозвался Джилькс, — как бы потом не пришлось плакать, Шорт!
— Посмотрим, кто из нас будет плакать, — сказал Шорт, — во всяком случае рекомендую вам на поле не появляться. Лучше бы вам избрать другую сферу деятельности. Понятно?
Шиллинг почувствовал, что атмосфера в раздевалке стала слишком накаленной, и поспешил прекратить разговор.
— По–моему, вся эта история не стоит выеденного яйца, — заявил он. — Джилькс славный парень, и я уверен, что к следующему матчу вы с ним помиритесь.
— Не надейтесь, Шиллинг, — не вставая с кресла, сказал Том Гаркнес. — Я тоже уйду с поля, если на нем хоть раз еще появится Джилькс.
— Ах так! — воскликнул Шиллинг. — Я сделал все, чтобы помочь вам выиграть, а вы еще меня и упрекаете! Вы бездарности, вы не баскетболисты, а телеграфные столбы! Вы чуть не проиграли русским, чуть не осрамили Америку и еще недовольны тем, что я вас выручил. Стыд! Позор!
— Да, мы недовольны, — ответил Гаркнес, — я не желаю выигрывать таким способом. И вообще, какого черта вы нам не разрешаете разговаривать с русскими? Они славные ребята и здорово играют в баскетбол. Еще один такой случай, и я обо всем расскажу корреспондентам. Вы меня знаете, и я вас не боюсь.
— Что вы плетете, Гаркнес? — всплеснул короткими, жирными ручками Шиллинг. — Ведь они коммунисты! Они наши главные враги и противники, они реальная угроза для нашего американского образа жизни. Как вы смеете так говорить?
— А мне на это наплевать, — Том небрежно плюнул в сторону Шиллинга. — Теперь я уже знаю, какая они угроза. Такие же точно люди, как и мы, ни больше ни меньше. Можете не волноваться, заразиться коммунизмом я не боюсь, но предупреждаю всех, что ломать им ноги на поле не разрешу. Понятно?
— Помните, — истерически выкрикнул Шиллинг, — что дружба с русскими граничит с изменой!
— Вот дурак! — сквозь зубы сказал Шорт, садясь в кресло спиной к менаджеру. — Убирайтесь–ка отсюда, а то могут быть неприятности.
Он произнес это спокойно, но тренер понял — оставаться здесь рискованно, лучше исчезнуть, Утро вечера мудренее. Утром все успокоятся.
— Вы мне нужны, Джилькс, идемте, — сказал он, и Джек Джилькс послушно поднялся с места.
Они вышли вместе среди общего молчания. В раздевалке надолго воцарилась тишина. Спортсменам не хотелось разговаривать. Их не покидало ощущение стыда. О том, чтобы выйти на стадион, не могло быть и речи, словно грязный поступок Джилькса набросил на всех черную тень. Лучше всего сейчас поехать в гостиницу и сидеть там все время, а на стадионе появляться только на матчах. Приятная перспектива, нечего сказать!
— Знаешь, Генри, — сказал Том Гаркнес, когда они выходили из раздевалки, — мне очень хочется пойти к нему. Разумеется, извиняться нечего. Мы в этом нисколько не виноваты. Но мне хочется, чтобы он знал — не все такие, как этот прохвост Джилькс.
Хотя Том не сказал, к кому он хочет зайти, Генри Шорт сразу понял его и в первую секунду испугался.
— Шиллинг нас посадит в тюрьму, — возразил Он.
— За что? Думаю, что это не так–то легко. Он только говорит так. Но если ты не хочешь, то я, наверное, найду себе компанию среди ребят.
— Нет, я пойду, — ответил Шорт, — но позовем и ребят. Вместе веселее.
— Правильно, — одобрил Том и вернулся к баскетболистам.
А в тренерской комнате, куда вошли Шиллинг и Джилькс, шел совсем другой разговор. Шиллинг отнесся к словам Генри Шорта равнодушно. Завтра все пойдет по–старому, а матч выигран, и это самое главное. Как говорится, «победителей не судят»… А какими способами одержана победа, никого не интересует. Важно, чтобы она была записана в протоколы соревнований, а всякие особые переживания сюда не заносятся — значит, и беспокоиться не о чем. Шиллинг сел за стол, весело взглянул на Джилькса и довольным тоном сказал:
— Отлично сделано, я вами доволен!
— Не думаю, чтобы мистер Стенли был тоже доволен, — неожиданно ответил тот.
— Почему?
— Я не про баскетбол говорю. Вы видели вот это?
Он протянул удивленному Шиллингу вечернюю газету. Менаджер взглянул, и глаза его испуганно забега–ли. На первой странице было напечатано воззвание, призыв к борьбе за мир, а под ним в длинной шеренге фамилий стояла подпись Эрики Штальберг.
Подошел Майер.
— Что случилось, Шиллинг?
— Поглядите–ка! Это вы во всем виноваты! Так–то вы за ней смотрите? Ни на кого нельзя положиться! Повесить вас мало! Повесить!