Стадион
Шрифт:
— Не помню, — сказала Ольга Борисовна, хотя помнила каждое слово.
— Ну, неважно. Но я замечаю, что тебя раздражают вопросы об успехах Ольги Коршуновой и вообще всякое упоминание о ней. Почему это так? Может, ты боишься ее?..
— Ну, знаешь, Иван… — начала Ольга Борисовна.
— Нет, подожди, дай уж мне все сказать. Может, появление сильной соперницы сделало тебя такой неуверенной?
Громов говорил спокойно, негромко, и странно было слышать его звучный командирский баритон приглушенным до такой степени. Он даже не разговаривал с Ольгой Борисовной, а скорее размышлял вслух, стараясь уяснить себе, в чем же тут дело. Вот так же он думал о каждом подчиненном ему офицере или солдате, когда приходилось хвалить его или накладывать взыскание.
Пожав плечами, Ольга Борисовна взглянула на портрет Петра Волошина, потом медленно перевела взгляд на лицо Громова, на его крупный рот, крепкий, гладко выбритый подбородок и едва заметную седину на висках. Сейчас он думает о ней напряженно, чисто и честно, как умеет думать о своих товарищах, стараясь им помочь. Такому можно спокойно доверить свою жизнь, не колеблясь ни минуты. Вот если бы взял да и приказал: сделай так–то! Ни секунды не раздумывала бы Ольга Борисовна, всем существом своим веря в правильность решения Громова.
— Прости меня, Оля, но знаешь… а что, если эта твоя неуверенность появилась оттого, что Коршунова может победить тебя на первых же соревнованиях и ты это чувствуешь?
Что он такое говорит? Для рекордсменки мира даже мысль об этом невозможна!
— Если это так, тогда единственный правильный путь — помочь ей всем, чем можешь.
Нет, он совсем с ума сошел, этот Громов! Как он смеет так говорить и при этом считаться ее другом? У Ольги Борисовны перехватило дыхание, она вдруг задохнулась и сразу ничего не могла сказать.
— Но помочь ей — это только полдела…
Чего „.он еще от нее хочет, разве еще можно что–нибудь сказать?
— Да, только полдела. Надо не только помочь, но и выиграть у нее.
Волошина растерянно взглянула на Громова.
— Ты должна всеми силами помогать ей достичь твоего рекорда и с не меньшей силой стараться устанавливать все новые и новые рекорды, чтобы Коршуновой все труднее было победить тебя. Только так я понимаю соревнование! Вот ты не хочешь работать с Коршуновой в одной группе? Почему? Боишься, что она у тебя чему–нибудь научится? Что же это такое, Ольга? Ведь к такому спорту слово «советский» не совсем подходит.
— Ох, Иван, — сказала Волошина, — ты под все стараешься подвести политику. Все это я и без тебя прекрасно знаю.
— Наверное. Только не всегда об этом думаешь…
— Наши отношения с Коршуновой никого не касаются.
— Ошибаешься. От ваших отношений зависят новые мировые рекорды. Неужели лее это никого не касается?..
В душе Волошиной была настоящая буря. Иван Громов верно определил причину всех ее неудач, сомнений и тревог. Каким чудом он угадал это, непонятно, но это так. И неужели же выводы его тоже правильны? Нет, что угодно, но помогать Коршуновой, чтобы та одержала над ней победу, она не станет! Ну, как можно от нее требовать этого!
— Ты сразу ничего не решишь, — сказал Громов, — да ты и не спеши с решением. Оно само к тебе придет. И будет оно именно таким, как я сказал, или же я тебя совсем не знаю.
Они умолкли. Ольга Борисовна не испытывала никакого желания продолжать разговор. С нее и этого хватит. Есть о чем подумать! Громов понял это, поднялся и поцеловал ее большую с длинными пальцами руку. Они попрощались, как всегда не уславливаясь о новой встрече.
Прошло несколько дней после этого разговора, а Ольга Волошина так и не пришла ни к какому решению. Она сердцем чувствовала справедливость слов Громова, но не могла себя превозмочь. И от этих сомнений, от растерянности и противоречивых ощущений все пошло вкривь и вкось и в жизни, и в театре, и на стадионе. Если бы можно было посоветоваться с Карцевым! Но нет, никогда она не отважится заговорить с ним об этом!
А внешне все шло, как всегда, — и гости приходили по вечерам после спектаклей, и Севочка все так же вмешивался во все дела актрисы. В один из вечеров он стоял на пороге ее квартиры в сопровождении Саввы Похитонова. Оба были навеселе.
— Прошу знакомиться, Ольга Борисовна, — театрально раскланялся Севочка, входя. — Савва Похитонов, мой лучший друг.
— Мы знакомы, — ответила Волошина.
Она знала об отношениях между Коршуновой и этим парнем, а все, что касалось Ольги, остро интересовало ее. И теперь она внимательно рассматривала Похитонова, еще не понимая, зачем Севочка привел его сюда.
А пьяному Савве все казалось чудесным в этот вечер. У Волошиной ему понравилось чрезвычайно. Пока баба Настя готовила чай, он ходил по комнате, рассматривая фотографии.
— Это ваш муж, Ольга Борисовна? — спросил он, останавливаясь у портрета Волошина.
— Да.
— А вот ваша сердитая барышня, — хитро поглядывая на Савву, включился в разговор Севочка.
Савва смотрел на большое фото, где Коршунова и Волошина были сняты в группе спортсменок.
— Не понимаю, — продолжал Севочка, — как можно любить такое злое, неприятное существо! Ведь это все равно, что целовать кобру…
Савва рассмеялся этому сравнению. Сейчас он уже откровенно злился на Ольгу. Ведь она Из–за своего каприза чуть не лишила его такого хорошего, веселого друга!
— Вы кое–чего не учитываете, — пьяновато и самодовольно усмехнулся он.
— Чего я не учитываю? — заинтересовался Сезочка.
— Вы не учли, какая она спортсменка.
— Ну и что же? — Севочка явно хотел подзадорить Савву.
— А вы думаете, что такую спортсменку могут послать куда–нибудь из Москвы?
— Не понимаю. Вы–то тут при чем? — дразнил его Севочка.
— А при том, что вместе с ней в Москве после окончания института останусь и я! — стесняясь своей любви, бахвалился подвыпивший Савва.
— Гениально! — посматривая на Волошину, Севочка расхохотался так громко, что его, наверное, было слышно внизу, на улице Горького. — Никогда б не додумался! Вы — гений. Мне казалось, что я великий комбинатор, но вы…
Волошина вдруг встала.
— Простите, товарищи, — сказала она, стараясь сдержать гнев и волнение, — но вы пришли слишком поздно, и у меня немного разболелась голова.