Стадия серых карликов
Шрифт:
Все равно Лукавый не успокоился: от имени Гарри послал шифровку дипломатическому сотруднику Даниэлю Гринспену. Требовал склонить рядового генералиссимуса к измене Родине, насильно изъять у него секрет физико-механического экстрасенсирования или попросту владельца этой невероятной тайны вывезти в Америку. В данном случае Лукавый имел в виду не только окончательное устранение рядового генералиссимуса из Советского Союза, главное, что его привлекало — с помощью американских лабораторий, которыми располагает тамошняя нечистая сила, разгадать секрет гравитационной защиты.
Вся доброжильская система защиты строится на одном принципе,
Великий Дедка избегал даже думать о ее природе во избежание расшифровки мыслей какой-нибудь кикиморой. Как как бы они ни догадались, что в основе всего лежит нравственный принцип — он есть или отсутствует, ему следуют или же его сбрасывают с парохода современности.
Незадачливого Даниэля Гринспена следовало бы вывести из нечистой игры, и Великий Дедка, пока тот мчался от телебашни в посольство, дал по его личному коду шифровку от имени большого шефа Уильяма и предпринял меры, чтобы ее содержание не стало известно Лукавому.
Но каким стойким патриотом оказался Аэроплан Леонидович — никакие посулы не сманили его за океан! Нет, не обломилось нечистому сделать из него предателя или шпиона, чтоб упрятать в кутузку! Не удалось упрятать его и в психушку — ведь ни одна, пусть даже самая размеждународная комиссия, не признает его в здравом уме!
Лукавый даже вынул из его груди сердце, может, хотел умертвить методом горьковского Данко, но ради великой цели Около-Бричко вырвет или оторвет любой свой орган, только бы им посветить хотя бы немного всему прогрессивному человечеству.
И тогда Лукавый в ярости напустил порчу на несчастного психиатра Тетеревятникова! Каких еще козней можно ожидать? Великий Дедка запросил нейронно-логическую службу: Господи, чего только они не наворочали! Среди них два варианта заслуживали внимания. Первый: участковый инспектор, старший лейтенант Триконь, может быть вдохновлен нечистыми на возбуждение уголовного дела против рядового генералиссимуса по подозрению в отравлении Степки Лапшина. Отпечатки пальцев Аэроплана Леонидовича на стакане — факт несомненный, а хладный труп соседа — опровержимый? Мотивы? С ними Лукавому придется непросто, тем более что в крови у погибшего тридцать процентов алкоголя приличной питьевой формулы и — ни грамма древесного! Было бы логичнее предположить, что покойный покушался на жизнь великого человека, ознаменовавшего собой целую эпоху, хомо сапиенса эпохального или эпошного.
Старший лейтенант Триконь вряд ли заподозрит покушение на Аэроплана Леонидовича со стороны Степки, этого быть не может, потому что не может быть — за пределы примерно такой мысли участковому выходить не захочется, еще менее вероятно, чтобы он подозревал гражданина Около-Бричко в умышленном отравлении соседа. Несчастный Василий Филимонович вот уже лет десять содрогается, когда вспоминает судьбу бедной девушки «с одной деревни» — Черной Мамбы, которая работает в дамском вытрезвителе один день уборщицей, а другой — клиенткой. Станет старший лейтенант искать новые приключения на свою голову?!
Вторая версия нейронно-логической системы: запуск Около-Бричко в космос на орбиту постоянного спутника земли. Как бы на семена, его, человеческого фактора, дабы в благоприятных
Делать нечего, надо было предпринимать меры. Он надел рукавицу из старого козла на черта на палке, вырубил его и вызвал председателя домового комитета с проспекта Борьбы к себе в резиденцию, расположенную, как и положено, в Моссовете.
Председатель из дома 124-А явился в джинсовом костюме, рябом от заклепок, со звоном и блеском цепей, блях и застежек, с волосами до лопаток, с широкой лентой на лбу, на которой розовой с перламутром губной помадой было написано «КISS ME!»
«И этот?» — неприязненно подумал Великий Дедка, усмехнулся про себя: страшилище, мордочка — кожпеченое яблоко, обросшее двухтысячелетним мхом, а туда же: целуй его! Хорошо, хоть древесным спиртом от него не разит.
— Догадываешься, почему призвал, или подсказать? — спросил Великий Дедка.
— Каюсь, Великий Дедка Московского посада, не доглядел. Не сумели противостоять проискам Лукавого. Мы обсудили прискорбный случай на профсоюзном собрании, бригадира второго подъезда сняли с Доски почета, лишили тринадцатой зарплаты, вся бригада лишилась призового места в соревновании за звание подъезд образцового содержания…
— Ох, и навострился… Как по газете стрекочешь! Ты мне лучше скажи, — как ты будешь заботиться о гражданине Около-Бричко?
— Эх, — тяжко вздохнул, явно не по чину, ПДК Борьбы 124-А. — Разве это человек? Да он лукавый насквозь.
— Теперь понятно, почему рядовой генералиссимус за такое короткое время побывал в стольких переделках, — пробормотал Великий Дедка, но так, что в приемной у председателя Моссовета мелко-мелко зазвенели хрустальные стаканы. — Около-Бричко сколько раз спасала защита центрального пульта?
— Сбои, они и у нас бывают. Степка Лапшин просто пережрал.
— Где ты был в этот момент?
— Наша металл-рок-группа «KISS ME!» давала концерт, чтоб чертям было тошно.
— Чертям было тошно, а Степка три литра осинового самогона выкушал. Нельзя было толкнуть под локоток, чтоб трехлитровую банку уронил?
— Как можно! Жалко! — искренне вырвалось у ПДК Борьбы 124-А.
— А человека не жалко, — с укоризной произнес Великий Дедка, — ему бы столько лет налоги платить, потом пенсию получать. Постановление о борьбе с пьянством не для вас писано? Надо бы вас заслушать на дедовщине да и отправить кое-кого на вымочку да просушку. Пока лешаками не обернулись. Теперь слушай в оба уха, — посуровел Великий Дедка. — Ты художественную самодеятельность поставь отныне на второе место, на первое — домовую службу. Чертям будет тошно, ежели ты глаз не спустишь с гражданина Около-Бричко и не дашь зазря волосу с его головы упасть. Его волосы, кстати, уже исследовались в заокеанских лабораториях, и я узнаю об этом, откуда ты думаешь? Из перехваченных шифровок! Из домкома Борьбы 124-А — ни звука об этом!.. Нерадиво службу несете, не оберегаете клиентов. Что Около-Бричко поделывает? — вдруг спросил он.