Сталин, Иван Грозный и другие
Шрифт:
Следует отметить, что часть синхронных Грозному свидетельств еще в ХIХ в. подверглась в России запрету по политическим соображениям (например, записки английских дипломатов и купцов Д. Флетчера, Р. Ченслера, Дж. Горсея), а в ХХ в. редкие по своей насыщенности свидетельства немцев-опричников И. Таубе, Э. Кузе, Г. Штадена, военнопленного А. Шлихтинга и др. подвергались не столько научному анализу, сколько огульному обвинению в сознательной лжи и очернении Московского государства и его реалий. Их очень аккуратно, но на высоком научном уровне препарировали А.А. Зимин, Д.М. Альтман, Р.Г. Скрынников и др. Однако только в работах Кобрина, вышедших на волне перестройки, впервые появились взвешенные оценки свидетельств отечественных и иностранных очевидцев и участников событий. Именно Кобрин отметил, что только с начала XVII в., т. е. после смерти царя и гибели династии, начинают появляться свидетельства младших современников Грозного. И в первом известном нам независимом от официального летописания сочинении, которое приписывается то князю Катыреву-Ростовскому, то князю Шаховскому, впервые дается двойственная оценка личности царя и его царствованию. Вот они, ставшие особенно знаменитыми характеристики царя: «Муж чюднаго рассужения, в науке книжнаго поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен». И тут же без переходов: «На
21
Кобрин. Указ. соч. С. 2.
С этого сочинения XVII в. можно отсчитывать зарождение двойственного подхода к оценке царя. Эта двойственность сохранялась вплоть до «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, когда лучший отечественный знаменитый историк придал ей новое качество. Ему не было известно процитированное выше и ставшее ныне знаменитым анонимное сочинение XVII в., но он пришел к сходным выводам, опираясь на известные ему к началу XIX в. источники. Нет ничего лучшего для подтверждения правильности общего заключения, чем два независимых, но одинаковых вывода, сделанных с интервалом в двести лет. Оставаясь убежденным монархистом, но находясь под воздействием западноевропейской культуры и ее гуманистических веяний, Карамзин не только выделил несколько этапов в истории сначала благочестивого царя, окруженного выдающимися советниками-реформаторами, а затем выродившегося в тирана, садиста, убийцу и насильника. К величайшей заслуге Карамзина надо отнести то, что, будучи безусловным сторонником самодержавия, он не поддался «очарованию зла» и, вопреки идеям богопомазанничества православного властителя (якобы неподотчетного земному суду) и ложного патриотизма, он назвал зло злом, садиста на троне – садистом и убийцей. Богданов цитирует известные и очень яркие характеристики, данные Карамзиным: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его История всегда полезна, для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели»; «Народ русский отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоановой доныне именует его только Грозным» [22] .
22
Богданов. Указ. соч. С. 219.
Богданов не делает больших различий между научными трудами и художественной литературой, между публицистами и драматургами, между поэтами и скульпторами. Мне кажется, что такой подход отражает то сознательное смешение жанров и стирание границ, которое произошло в советское время, причем заложено было идеями и стараниями сталинских идеологов, а точнее самого вождя. До революции все эти жанры вырабатывались для интеллектуального сообщества, умевшего четко различать объективное научное и субъективное художественное творчество. В период сталинизма, с момента формирования единого идеологического центра в структурах ЦК ВКП(б), гуманитарная наука, культура, искусство, печать, книгоиздание, органы пропаганды управлялись как единый ансамбль, дирижёр и помощники которого стояли за кулисами власти. В 20-40-е гг. ХХ в. народ, с одной стороны, с трудом осваивавший азы грамотности и общеевропейской культуры, с легкостью подпадал под влияние целенаправленной информационной атаки печати, радио, кино, литературы, а с другой стороны, ему постоянно угрожали репрессиями, голодом, войной. Ничего подобного в XIX в., конечно же, не было.
Среди тех нетривиальных вопросов, которые поднял Богданов, мне бы хотелось отметить его полное горечи замечание о роли советской интеллигенции в грозненской и подобных ей идеологических эпопеях. Он принял на веру, что та антигрозненская художественная литература, которая была издана в эпоху перестройки, стала как бы формой покаяния и «исправления нанесенного человеческим душам зла» в сталинскую эпоху [23] . На самом же деле, как утверждает сам автор, за этим стоит более серьезное явление: «Обвиняя Сталина и его приближенных и приспешников, мы не должны забывать, что в вопросе об Иване Грозном инициаторами кампании были не они, а интеллигенты, предложившие властям предержащим мотивы оправдания и возвеличения «великого государя». Более того, преодолевая сопротивление огромного культурного наследия, воспрещавшего хвалить царя-убийцу, участники большевистской акции (далеко не всегда марксисты по убеждениям) взращивали семена зла, попавшие в культурную почву за долго до них и уже успевшие дать ядовитые побеги» [24] . Очень сильное высказывание, тем более что оно принадлежит представителю последнего поколения советских и первого поколения российских историков-интеллектуалов. Но изучая материалы, связанные с внедрением в советское общественное сознание героического образа царя-опричника, я не нашел ни одного случая, когда бы люди науки или культуры были инициаторами и бежали впереди запросов власти. Все творческие люди были очень разными; по своей природе они были индивидуалистами, и оставались индивидуалистами даже в низком угодничестве. Единственный сомнительный случай связан с книгой историка Р.Ю. Виппера «Иван Грозный», вышедшей в 1922 г. Однако книга эта изначально была антибольшевистской, и ее автор никак не мог предугадать и подготовить почву для будущих сталинских пропагандистских экзерсисов. Так что уважаемый коллега не прав, взваливая на научное сословие вину за инициативу фальсификации истории: «К великому стыду ученых, змея сия заползла в общественное сознание из их среды», – уязвляет историк всех без исключения [25] . Нет и нет, змея заползла оттуда, где родилась, т. е. из гнезда сталинизма и это я пытаюсь доказать в новой книге. Следует различать тех, кто поклонялся Змию, и тех, кто его порождал.
23
Богданов. Указ. соч. С. 218.
24
Там
25
Богданов. Указ. соч. С. 219.
А дальше все проще и понятнее: бегло обозрев взгляды историков XIX в. (публицистов и литераторов сознательно пропускаем), от К.Д. Кавелина через С.М. Соловьева, М.П. Погодина, К.Н. Бестужева-Рюмина, Н.И. Костомарова и до В.О. Ключевского, выясняем, что отношение к Ивану Грозному было, безусловно, отрицательное, хотя и с некоторыми оговорками. Особенно негативно высказывались о царе и его деяниях Н.И. Костомаров и В.О. Ключевский. Затем произошло то, чему посвящена эта книга. Должен предупредить, что тематика книги шире, чем это обозначено в заглавии. В ряде случаев пришлось рассматривать в том числе прилегающие вопросы и иных героев русской и советской истории.
Для начала облегчу интеллектуальные усилия читателя. Не надо включать на полную мощность воображение, чтобы представить себе лики (не лица!) двух заглавных героев. О Сталине осталась масса свидетельств, фото и кинопортретов, рисунков и т. д. В каждом из них можно найти черты и черточки первообраза, но редко, когда они отражают действительное и подлинное в нем. В середине 30-х гг. литератор Е. Габрилович, после встречи писателей со Сталиным у Горького, записал: «После речи мы сгрудились вокруг него, и помню отчетливое чувство, что стою рядом с человеком, от которого зависит сейчас судьба Земли. Считайте меня недоумком, но я ясно помню в себе это чувство. А также удивление от того, что Сталин мал ростом, лицом рябоват и что от него исходит запах непромытого тела» [26] . Вот так: судьба Земли и запах немытого тела. А еще добавлю я, у него был крупный нос, низкий лоб, жесткая шевелюра и роскошные усы. У него был маленький продолговатый череп (явный долихоцефал), форма которого отчетливо видна на посмертной гипсовой маске лица и головы. Эту черту предлагаю запомнить до разговора о кинофильме Эйзенштейна. А вот достоверных портретов Грозного не сохранилось. Есть знаменитая парсуна XVII в., хранящаяся в Копенгагене, и несколько русских иконописных и западноевропейских условных изображений XVI в., совершенно разноликих и маловыразительных. Наконец, существует, возможно, очень близкий к реальному словесный портрет и во многом соответствующий ему скульптурный портрет, восстановленный по черепу и костяку царя знаменитым антропологом М.М. Герасимовым. Вот как описан образ царя уже процитированным выше анонимным автором: «Царь Иван образом нелепым (некрасивым. – Б.С.) очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плеши имея высоки, груди широки, мышцы толсты». Это описание очень похоже на изображение, исполненное Герасимовым, а оба они в чем-то схожи с идеализированным изображением на Копенгагенской парсуне (фактически на иконе). Иван Грозный явно был крупным мужчиной (не чета Сталину), с большой круглой головой (брахицефал), с большими выразительными серыми глазами, кривым «греческим» носом и громким голосом.
26
Цит. по: Баткин М. Указ. соч. С. 44.
Согласно этим портретам, между обликом Сталина и Ивана Грозного нет общих черт. Однако с этим выводом вряд ли бы согласился С. Эйзенштейн, нарочито искавший и находивший общие черты. А кого воображали историки, драматурги, писатели, преподаватели средней и высшей школы, рисуя перед многочисленными аудиториями на сталинский манер образ средневекового завоевателя? Что ж, посмотрим: не здесь ли нас встретит «волчья голова Иоанна Грозного» или и Сталина тоже?
Глава 1
Неожиданная диспозиция
1. «Прислужник господствующей буржуазии». 1922–1939 гг.
Выдающийся российский историк-медиевист второй половины двадцатого века А.А. Зимин в фундаментальных монографиях: «Реформы Ивана Грозного» (1960 г.) и «Опричнина Ивана Грозного» (1964 г.) раз за разом отмечал историка Р.Ю. Виппера. Зимин был не одинок. Начиная с 1940 г. ни одно сколько-нибудь заметное исследование об эпохе царя, опричнине или вообще о российской истории XVI в. не обходилось без ссылок на книгу Виппера «Иван Грозный» Особенная судьба у этой книги, особенная судьба и ее автора.
В 1964 г. Зимин писал: «Первые обобщающие труды, посвященные опричнине и Ивану Грозному, появились уже в 20-х гг., когда происходило становление марксистско-ленинской исторической науки в напряженной борьбе с буржуазной историографией. В 1922 г. вышла книга Р.Ю. Виппера об Иване Грозном, в которой царствование Ивана Грозного рассматривалось на широком фоне международных отношений. Такой подход к изучению вопросов русской истории заслуживает самого пристального внимания. Однако для книги Р.Ю. Виппера характерна непомерная идеализация личности Ивана Грозного, доходящая до прямого прославления самодержавия. Автор изображал Ивана III и Ивана IV как «двух гениальных организаторов и вождей крупнейшей державы своего времени…». То, что проблемы царствования Ивана IV, в том числе и опричнину, Р.Ю. Виппер рассматривал во всемирно-историческом аспекте, составляет его бесспорную заслугу. Но на решении вопроса опричнины в труде Виппера лежит печать буржуазной историографии» [27] . Зимин, помимо идеализации личности царя, к недостаткам книги Виппера отнес отрыв его исследования от социально-политической истории и классовой борьбы.
27
Зимин А.А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 37–38.
Не забудем, что книга Зимина писалась в период «борьбы с культом личности Сталина и его последствиями». Об идеализации опричнины в трудах академика Р.Ю. Виппера и его коллег-историков 40-50-х гг. (академика С.В. Бахрушина, И.И. Смирнова) говорилось на специальных научных заседаниях, инспирированных идеологическим отделом ЦК КПСС, писалось в научно-популярной литературе и в широкой прессе [28] . Тогда же обличительные слова прозвучали и в адрес одноименного кинофильма С. Эйзенштейна, драматической дилогии Ал. Толстого «Орел и Орлица», «Трудные годы», романов и пьес менее сановитых деятелей культуры. Но ни тогда, ни сейчас никто толком не знал, да и не мог знать, подлинную подоплеку всего того, что связано с трансформацией образа царя-опричника в труде Р.Ю. Виппера и участии в этом процессе генерального секретаря ЦК ВКП(б) И.В. Сталина. Попытаемся сдернуть завесу.
28
См. напр.: Курмичев М.А. Об оценке деятельности Ивана Грозного // Вопросы истории. 1956. С. 195–2003; Дубровский С.М. Против идеализации деятельности Ивана IV // Вопросы истории. 1956. № 3. С. 121–129.