Сталин летом сорок первого
Шрифт:
– Звать как?
– Михаилом.
– А фамилия?
– Почём я знаю? Отца в ту ещё войну прибило, а мать померла.
– Так уж и не знаешь? Да брось ты эту свою палку.
– То не палка, то посох мой…
– Посох? Вот и запишем тебя Посоховым. Запомнишь?
– Запомню.
– Лет сколько?
Пожал плечами. Сказано было мужем тётки ни слова о себе – не помню и всё. Так и ответил, что знать не знает. Проворчал что-то человек в белом халате, да и записал наугад – «девять лет». Почему девять? Может, для ровного счёта – шёл 1919 год. Ну и рождение, стало быть, выпадало
А что? Фамилия неплохая, даже чем-то духовным от неё веет.
Записали, что сирота. Ну а сирота и есть сирота. Графа о родителях пуста. Кто он был? Крестьянский сын? Всё дала ему советская власть – всё: кров, образование, товарищей и путёвку в жизнь. И вдруг подумалось, что, не случись революции, как знать, может, и по-иному сложилась бы судьба, если он действительно сын барина. Сын? Байстрюк – так внебрачных детей называли. А какова у них судьба? Разная судьба, очень разная.
В этот момент подумалось, что защищать ему предстоит не только советскую власть – защищать предстоит Россию. Вот иногда можно слышать, что враг ненавидит Советский Союз, потому что это государство рабочих и крестьян. А почему тогда ходил походами издавна, с времён, самых незапамятных. Почему устроил смутное время, почему тёмные силы направили сюда Наполеона, почему западные страны напали соединёнными силами в 1853 году, атаковали Валаам, Петропавловск-Камчатский, а в 1854 году вместе с Турцией – Крым, Севастополь?
Жена прервала раздумья, поинтересовавшись:
– С кем это ты разговаривал?
Посохов пояснил. Ну а жена, знавшая короткую родословную мужа и не слишком приветствовавшая поиски истоков, покачала головой да спросила:
– Всё хочешь выяснить корни свои? А вдруг они у тебя не совсем пролетарские? Как бы хуже не вышло. Времена-то какие!
– Да я ж аккуратно… Мало ли для чего мне это нужно знать.
Между тем поезд уже оставил далеко позади Тулу, Щекино, приближался к небольшой станции Лазарево, о которой и зашёл разговор в коридоре вагона.
Сначала проплыл за окном переезд со шлагбаумом, затем слева по ходу поезда открылась низина с озерком внизу, в котором плавали гуси, но скоро все заслонил стоящий на запасном пути рабочий поезд, пропускавший скорый. Посохов быстро вышел из купе, чтобы посмотреть на станционное здание, что должно было, вероятно, открыться справа. И вдруг! Нет, этого не могло быть, но это было… Он увидел бодро шагавшего по платформе капитана, того самого капитана, с которым разговорился перед неофициальной частью приёма в Кремле. Сверкнул на груди капитана яркий, горящий революционным пламенем орден Красного Знамени.
– Теремрин! – прошептал Посохов и почувствовал, что жена, которая вышла из купе следом, мягко положила ему на плечо руку:
– Тише! Какой ещё Теремрин? Где Теремрин? Ты уж, милый мой, бредить начал. Совсем, бедняжечка, заучился…
И платформа, и капитан, вышагивавший по ней, и станционное здание – всё уже скрылось. Из вагонного окна невелик сектор обзора.
Посохов поспешил вернуться в купе. Там и сказал жене, вошедшей следом:
– Я видел
– Тебе, наверное, показалось. Откуда он здесь?
– Здесь-то как раз ему и быть!
– Обознался?!
– А орден Красного Знамени!
– Из окна рассмотрел?
– Этот орден, сама знаешь, издалека видать!
Что ж, с этим жена не могла не согласиться. Когда Посохов вернулся из Испании, причём вернулся через Москву, где Михаил Иванович Калинин вручил ему и другим отличившимся командирам награды, она встретила его на станции Старица, что в двенадцати километрах от города.
Его вагон проплыл мимо – она неправильно рассчитала, где ждать. Побежала за поездом, замедлявшим бег, и увидела, как высокий, статный военный спрыгнул с подножки, и прежде чем она узнала в этом военном своего мужа, ослепило её ясное и яркое сияние ордена на его кителе! Орден Красного Знамени сделан действительно здорово и виден издалека.
А между тем поезд миновал Плавск и стал замедлять ход перед длинной, по обыкновению, стоянкой на узловой станции Скуратово.
Вышли на платформу. А навстречу крестьянки окрестных сёл и деревень с самой разнообразной снедью. Огурчики солёные, картошка варёная в мундире, а вот лук зелёный и редисочка уже урожая этого года…
Накупили всего понемногу, чтобы устроить обеденный пир горой. За обедом незаметно промелькнули за окном Чернь и Мценск, город, которому суждено было уже грядущей осенью войти в военную историю страны. Потом Орёл, тоже стоявший на пороге своей знаменитости, которая коснулась его уже в сорок первом, а просияла в сорок третьем году.
После короткой остановки в Орле поезд снова набрал скорость и пошёл ровно, с монотонным перестуком колёс.
Дорога немного разморила, даже сын с дочерью угомонились, и жена, кажется, задремала, а Посохов лежал с открытыми глазами на верхней полке, глядя на сгущающиеся сумерки за окном. Лежал и думал о превратностях судьбы. Неужели он, политработник, можно сказать, полпред партии в Красной армии, может быть сыном царского офицера?
Потом вспомнил о загадочных валунах. С них-то и решил начать разговор с недавним собеседником, ехавшим в соседнем купе. Тихонечко, чтоб не будить задремавших жену и детей, встал, вышел в коридор и постучал к соседям.
– К вам можно?
В купе сидели мужчина и женщина, но совсем не те, что были утром в коридоре.
– Простите, а здесь вот ехали…
– А-а-а, соседи то наши, что ль?! – переспросил мужчина. – Так они в Орле вышли.
Посохов уже хотел закрыть дверь, но задержался и ещё раз спросил:
– Вы не подскажете, а кто этот мужчина, с бородкой?
– Попутчик, – услышал в ответ. – Откуда знать кто. Вроде как учитель. Директор школы, а вот которой и где, не говорил.
О чём ещё было спрашивать? Посохов вернулся в своё купе. Пора было переключаться на отдых. То служба, то вот странное знакомство… Надо и детям время уделить. Пошутил:
– И что это мы на море собрались, когда теперь почти что на курорте служить будем. Одесса! Город у моря!
– На море, хотим на море! – почти одновременно закричали дети.