Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
А Молотов... продолжал катиться вниз и 20 января 1949 года прислал Сталину письмо следующего содержания. «При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной, — писал он, — я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме этого, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».
Трудно сказать, в чем предательство собственной жены отвечало интересам государства и что такое «коммунистическая партийность», но как тут не вспомнить о предавшем своего отца Павлике Морозове и таким достойным образом ставшим примером для подражания. И если мало кому понятная «коммунистическая партийность» учила именно этому, то надо было с ней как можно быстрее кончать. Предательство всегда остается предательством, в какие бы роскошные одежды оно ни рядилось...
Что же касается письма отрекавшегося от любимой им (если он на самом деле любил ее) жены Молотова, то оно явилось отнюдь не криком души обманутого в своих лучших чувствах партийца, а стенаниями униженного и забитого человека.
В конце концов, Полину Жемчужину арестовали, а всем членам ЦК были разосланы материалы из ее дела, и те с удивлением узнали о том, что она не только враг народа, но и осквернительница брачного ложа. Вот уж воистину «если тебе изменила жена, то радуйся, что она изменила тебе, а не Отечеству!» Но Молотову радоваться было нечему. Как теперь выяснялось, жена изменила и ему, и Отечеству.
А вот что поведал уже после ареста Берии один из «сожителей» Жемчужиной: «С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам... Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувство и снова били... От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь, и, кроме того, я импотент с рождения...»
Надо ли говорить, что после таких пыток не способный к детопроизводству мужчина готов был сознаться не только в нарушении седьмой заповеди. И как тут не вспомнить анекдот времен развитого социализма, в котором секретарь партийного комитета говорит одному из своих подчиненных, на неисполнение которым своих супружеских обязанностей ему пожаловалась его жена: «Да, ты импотент, но прежде всего ты коммунист!»
Приблизительно так ответит и сам Молотов на вопрос генерального секретаря компартии Израиля, почему он, не самый последний человек в партии, не боролся за жену.
— Именно потому, что я член Политбюро и был обязан подчиняться партийной дисциплине...
Ничего не скажешь, достойный ответ достойного человека, особенно если учесть, что он был дан... через два года после смерти Сталина. И тем не менее вбитый в Молотова Сталиным страх, по всей видимости, продолжал жить в каждой клеточке его тела. Потому он и ответил именно так, как ответил...
Что он чувствовал на самом деле? Наверное, все же то, что и должен чувствовать любой нормальный человек: ненависть к Сталину и жалость к любимой жене. Но единственное, на что он оказался способен, так это избавить ее от побоев и пыток. Сам он еще продолжал держаться на плаву, и повидавшие виды чекисты не спешили.
Жемчужину обвинили по печально знаменитой «пятьдесят восьмой» и отправили на пять лет в Кустанайскую область. Иногда Берия, явно издеваясь над «Вячеславом», снисходил до того, что, словно раскрывая страшную государственную тайну, шептал ему на ухо: «Полина жива!» И тот только благодарно кивал головой.
Впрочем, кто знает, возможно, он думал уже не о жене, а о том страшном для него дне, когда по воле своего приятеля будет отправлен в товарном вагоне куда-нибудь в Магадан. Дела его шли все хуже, и сталинское окружение, затаив дыхание, ожидало того радостного для многих из них часа, когда покатится голова совсем еще недавно первого претендента на сталинский трон. А она, к удивлению многих, все еще продолжала держаться на его плечах. Даже после того, как в его кабинете был обнаружен весьма странный портрет Сталина. Однако буквально сиявший от счастья Берия радовался недолго. Сделанный в стиле Модильяни потрет вождя был написан каким-то безвестным художником-эмигрантом и подарен им Молотову.
Дело о «странном портрете» было спущено на тормозах, хотя при большом желании можно было обвинить Молотова в хранении карикатуры на товарища Сталина. Но никакого послабления это не означало, и когда в апреле 1950 года Сталин снова реорганизовал Бюро Совмина, Молотова в нем уже не было. Правда, он все еще оставался членом Политбюро и заместителем Сталина в правительстве. Но это ничего не значило. Сталин давно уже перестал его приглашать к себе на обеды, где собирались избранные, и не звонил. Верный заветам иезуитов, он знал, как добивать жертву, и эта неизвестность была для Молотова куда хуже любого приговора. Ведь каждый божий день он ложился спать и вставал только с одной мыслью: «Сегодня возьмут...» И как вспоминал один из его помощников: «В те времена на него было просто жалко смотреть...»
Да и как не жалеть, если Сталин однозначно утвердился в своем мнении, что его теперь уже бывший друг и соратник... американский шпион. И базу для основания своих подозрений он подвел прямо-таки убийственную. По его убеждению, Молотова не могли не завербовать только по той причине, что он, по его же собственным словам, как-то ехал из Нью-Йорка в Вашингтон. «Раз ехал, — рассуждал Сталин, — значит, у него там есть собственный салон-вагон. Как он мог его заиметь? Значит, он американский агент!»
Да что там говорить, здорово! Особенно если учесть, что свои собственные салон-вагоны, а чаще всего и собственные поезда имелись только у советских партийных бонз, а на загнивавшем Западе все было намного скромнее. Но якобы построенный Сталиным в отдельной стране социализм сыграл с вождем злую шутку. И каково же было, наверное, разочарование вождя, когда в ходе расследования спецслужбы никакого салон-вагона у Молотова не обнаружили.
Так что Берия все рассчитал правильно и вместе с Маленковым постарался помочь повисшему на самом краю пропасти Молотову в эту самую пропасть упасть. Но все доносы были напрасными. Сталин не дал арестовать Молотова, который уже считал свои последние часы на свободе. Почему? Вполне возможно, только потому, что арест и суд над вторым человеком в стране и партии мог вызвать законное недоумение во всем мире, и особенно в странах социалистического лагеря.
Хотя верится в подобную версию с трудом. Уж кто-кто, а Сталин мог себе позволить все, что угодно, и хваленая заграница проглотила бы в то время любую пилюлю и не поморщилась бы. Да и кто ей, по большому счету, был какой-то там Молотов!
Что же остается? Да, наверное, только то несказанное удовольствие, которое получал Сталин от страданий людей. А Молотов «страдал» ни много ни мало целых шесть лет, с 1946 по 1953 год. Все больше впадавший в старческий маразм Сталин и не думал оставлять его в покое. И 21 января 1953 года отбывавшая ссылку Полина Жемчужина снова была арестована. Теперь ее обвиняли не только в подготовке к измене Родине, а в самой измене. На ее счастье, Жемчужину все-таки не расстреляли, и после смерти Сталина сразу же привезли в Москву. И в тот такой радостный для Вячеслава Михайловича вечер его первыми поздравили все те, кто совсем еще недавно с нетерпением ожидал его конца.