Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина
Шрифт:
«Нигде не поощряется: коррупция, казнокрадство, мошенничество, воровство, предательство своего народа и беспредел, который творится сейчас в России. А потому цель военных…остановить это, привести к порядку страну!» – было одно из последних его выступлений.
Сколько можно прожить в нечеловеческом напряжении, в страхе, на оголённых нервах, чувствуя опасность и, выслушивая угрозы?.. Увы, жизнь загоняла Рохлина в тупик, и по нему это было видно. Под давлением Кремля стало меняться среди депутатов-коллег к нему отношение; им играли спецслужбы, направляя туда, куда было выгодно. Он всячески старался поправить ситуацию, но она уже развивалась сама собой и собственные действия не всегда сочетались с тем, что он считал правильным. Он умер нелепо: с одной стороны от пули, как воин, с другой стороны во сне…Нелепость и нелогичность всего, что происходило с ним в последнее время, стало очевидным во время в день его похорон. Все хоронили непримиримого борца с режимом, а был убит человек – большой и сильный, сложный и простой одновременно.
У генерал-полковника Танкаева по сему поводу было своё особое мнение. Убит воин. Прекрасный человек. Патриот своего Отечества, присягавший на верность Родине ещё в бытность Советского Союза, который дал ему счастливое детство, возможность бесплатно выучиться, проявить себя на службе, поступить и закончить Военную академию Генерального штаба Вооружённых сил СССР и стать генералом.
«Вай-ме! Храбрец умирает один раз, трус – тысячу. Молодэц Рохлин! Настоящий Лев! Генерал! Ты не зря прожил жизнь. Пусть короткую, но блестящую! Вода уходит, камни остаются. Народ не забудет тебя! Аминь!»
Глава 6
Танкаев мрачно усмехнулся…Ясно, как день, было и то, что Тамара Павловна, жена генерала Рохлина, не причастна к убийству мужа! Надо быть конченным ишаком, чтобы поверить в эту официальную бездарную версию следствия.
Уф Алла… У него, как и покойного генерала Рохлина, ровным счётом не было нажить ничего. Ни чемоданов наворованных денег, ни валютных счетов в иностранных банках, ни построенных солдатами-срочниками каменных палат, ни двухэтажного гаража с престижными иномарками, ни белоснежных многомилионных яхт, ни дворцов за бугром, на золотом берегу лазурного моря…
Прикрыв глаза, он словно всматривался в себя, как инженер в деталь, мысленно помещая её в неведомую машину. Извлекал, снова вкладывал. Примерял к титановому гнезду, к резьбе, к невидимым шарнирам и сопряжениям. Снова анализировал, взвешивал всё «pro» и «сontra», и терпеливо ждал. Позволял себе обращаться с собой, как с запчастью. И приходил к заключению: что, по сути, он и был запчасть – одинокий генерал-полковник запаса, готовый предложить себя дееспособной организации патриотов.
Он вопреки всему продолжит дело Рохлина, продолжит собирать народный фронт, возглавит «Союз офицеров» уволенных в запас, а по существу – брошенных на произвол судьбы, на обочину… Пусть с опозданием, лучше позже, чем никогда. Цену света во тьме узнают. На дне выдержки оседает золото.
Что ж, ему, Танкаеву, не привыкать! Он будет драться с 5-й колонной, с внутренним, могущественным врагом до Победы. Он вновь будет генералом действия, эффективным и продуктивным, и принудит зарвавшуюся власть заниматься вопросами и по Чечне и по оборонному комплексу страны! По всем тем судьбоносным вопросам, которые уже давно, в полный рост, стоят перед растерзанной Россией, и которые в правительстве иуды Ельцына, хоть убей никто не желал решать из «генеральной когорты» амбициозных и шустрых ловчил младореформаторов.
«Как думаешь, хватит у тебя сил на это архитрудное, смертельно опасное дело? – тихо задал вопрос внутренний голос. – Сможешь, если понадобиться наладить связи с командующими в военных округах, на флотах, в Главуправлении, в Минобороны, тебе это под силу?»
И сам ответил себе:
«У меня остались младшие товарищи, мои выпускники в частях, в Генеральном штабе, в Министерстве обороны. Немало людей в Управлении внешней разведки. Некоторые служат в Казахстане, в Армении, Азербайджане, в Грузии, в Приднестровье. При необходимости такие связи могут быть восстановлены». Ответил и быстролётной мыслью понёсся п всем пространствам, где служили его выпускники, армейские сотоварищи. Мыкали горе на проклятых междоусобных войнах, тоскуя, спиваясь, сходя с ума, кляня мерзавцев, разоривших страну и армию. Но хватало таких, кто безбедно служил в Москве, вкусно ел – сладко спал, бил баклуши в сахарно-белом здании на Арбате, в шоколадно-жёлтой громадине на Лубянке. Или перебрался в посольства-консульства и вполсилы имитировал службу подальше от продажной, бандитской Москвы.
«Что тобой движет, если ты уверен, что тебя убьют, как Рохлина, как других, кто осмелился встать на пути Власти? – снова клюнул вопросом внутренний голос. – Что заставляет действовать, если знаешь, что разгромят?»
Магомед долгим взглядом смотрел на воронёные детали разобранного пистолета, ноздри его широко раздувались.
«Когда в Отечественную немцы окружали дивизию в лесах и болотах, начинали сжимать кольцо, бомбить авиацией, расстреливать артиллерией, одни истошно кричали: «Это конец! Нас разгромили!! Идём сдаваться!», – бросали оружие, бежали сдаваться и их, безоружных, как скот, убивали…Другие исступлённо твердили: «Нас разгромили, всё безнадёжно, поэтому будем биться до последнего!», сражались, умирали, но некоторые прорывали окружение и выходили к своим…Как показала жизнь, я принадлежу к последним. Действую, будто, меня уже кончили…Но это делает меня бесстрашным! И теперь, моя задача продемонстрировать обманутым, обездоленным людям бесстрашие, вернуть надежду, уверенность, веру в себя! «Вы развалили нашу страну, уничтожили боеспособность нашей армии, – но мы вырвали чеку у гранаты и идём в полный рост! Мы вашу сучью свору ещё посадим жопой на трудовой черен лопаты… Наше дело правое…Победа будет за нами!»
Он жарко дышал, улыбался длинной хищной улыбкой. Его тёмно-коньячные горячие глаза знакомо золотились звериными точками.
«Валла-ги! Вижу впереди большие испытания! Непомерные траты и жертвы…Видно, рано мы на стены повесили отцовские шашки и прибрали в шкафы будёновки. Знаю: Будет несчастье, будут аресты, казни и пытки…Будет большая кровь! Здесь, в Москве, у наших очагов и порогов! По всей стране будет! Но мы, верные сыны Родины, дали обет бесстрашия. И не прогнёмся по эту сволочь! Всем, кто в час беды не сдался, не пал перед врагом на колени, не пошёл в услужение, в унизительный плен – слава! Грядёт пора новых героев! Их кровью и жертвой жива будет вся Россия!»
Он закончил свой внутренний монолог. Сидел недвижимо, словно прислушивался к самому себе. Точно последний солдат великой разгромленной армии. Не сдавшийся, уцелевший воин. Не в силах покинуть жуткое поле боя, кое было усеяно сотнями тысяч неподвижных тел. Над которыми кружило чёрными тучами хрипатое, жирное вороньё. И огромный красный венок вечерней зари траурно пламенел в лиловом чугуне бескрайней тьмы.
…Выдохнул из лёгких застрявший ком воздуха, снова принялся чистить оружие. Янтарная капля масла потекла сквозь ствол, скопилась у дула, капнула на белую тряпку. И пока она летела, ударялась о ткань, впитывалась в волокна, генерал подумал: он гололобый сорванец, рискуя жизнью, на спор, карабкается за орлиным пером по отвесной стене скалы, пишет в тетради круглыми буквами «мы не рабы, рабы не мы». И он же, почти седой старик, щуря угрюмый глаз, чистит оружие. Золотистая капля ружейного масла сорвалась с нарезного ствола, пролетела сквозь целую жизнь.
Он собрал пистолет, сунул его в ящик стола, закрыл на ключ и потянулся за сигаретами, когда за спиной вкрадчиво звякнул фаянс.
– Твой чай, дорогой, с лимоном, как заказывал. – Вера, как кошка, бесшумно прошла в мягких тапках к столу. – Ты, выпил таблетки, которые прописал доктор?
– Что? – весь в своих мыслях, он непонимающе посмотрел на неё.
– Лекарство говорю, принял? – она аккуратно поставила перед ним чашку и блюдце с печеньем.
– Да, да…Что ты меня уже пятый раз спрашиваешь об этом!