Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина
Шрифт:
То и дело гитлеровцы предпринимали попытки захватить ту или иную облюбованную ими позицию. Чтобы дать представление об ожесточённом характере вспыхивающих в связи с этим боёв, приведу только один пример.
В полосе 100-й стрелковой дивизии генерала Ф.И.Перхоровича находилась важная высота, овладеть которой и решили фашисты. <…>
…Дорого обошлась противнику попытка овладеть высотой. После кровопролитного иступлённого боя наши наблюдатели при помощи стереотрубы насчитали на кладбище врага пору сотен новых крестов. Урок не прошёл для фашистов даром: попытки захватить высоту больше не предпринимались.
Высота стала символом несокрушимой мощи нашей обороны накануне «битвы машин» на Огненной дуге и несокрушимости духа, а майор А.И. Воронов – вечным солдатом 100-й дивизии».
* * *
Комбат
К убитому красному командиру сбегались штурмовики Вермахта, оскаленные-злые, как цепные псы, готовые терзать и уродовать штык-ножами бездыханное тело. Подполковник Танкаев, со своими бойцами отбил майора, погрузил в кузов грузовика. Кстати по ухабам, объезжая воронки под перекрёстным пулемётным огнём. Красный липкий чуб, болтался-скакал по грязным, пропитанным соляркой и кровью щербатым доскам. Танкаев насилу вывернул из сцепленных пальцев побратима «ТТ», сунул себе за ремень.
* * *
…теперь он чистил этот пистолет, сидя за письменным столом своего кабинета, выложив на белую тряпицу вороные детали. Ревностно колдуя над ними, он вспомнил 91-й год, когда в Беловежье, запёршись в бане, в тайне от народа, три пьяных палача-предателя: Шушкевич, Кравчук и Ельцин, устроили глобальный сговор, подписали смертный приговор СССР.
…Весть о гибели Великой страны, о крушении всех и вся коммунистических-ленинских-сталинских идеалов, осознанный преступный развал Советской Армии, – была такой же страшной, как мысль о смерти своих родных. Он не мог рыдать, не мог криком выразить свою душевную боль-отчаянье. Спазмы ярости, равно и крик, зарождались словно донные пузыри, двигались наверх, но не достигали стиснутых зубов, не воплощались ни в рык, ни в стон, а тяжёлыми булыгами падали на дно иступлённой, треснутой души.
Тогда же у него возникла безумная, дикая мысль. Чтобы раз и навсегда прервать непосильные страдания, скрыться от них, он вытащит пистолет и пустит себе пулю в висок. Достойно и храбро, как офицер проигравший сражение…Но не потерявший чести.
Впрочем, эта мысль была им вскоре отвергнута. Зато другая, ещё более дикая, звериная, до тряски захватила его целиком. Он снова увидел перед собой больного Ельцина, совершившего смертельный грех против своего народа. Человека, к которому испытывал тяжёлую жаркую ненависть. От которого всегда, даже через экран телевизора, даже через кремлёвскую стену тянуло тяжёлым-мутным водосточным духом, исходила угроза, веяло тупой сосредоточенностью, готовой проявиться в очередном разрушении. Право дело…Беспалый, вечно в подпитом состоянии Ельцин, сам виделся разрушенным, но и готовым в пьяном угаре продолжать ужасные фатальные разрушения в стране. Казалось, он взорван изнутри, но, как ядерный реактор продолжал устойчиво нести в себе возможности новых чудовищных взрывов.
Вот тут-то генералом Танкаевым и овладела звериная страсть убить этого беспалого-меченного терминатора, носителя зла и слепой кабаньей ярости. Хорошо подготовиться, грамотно выждать удобный момент и нажать воронёный спусковой крючок, чтобы ненависть немигающего зрачка, неумолимое давление пальца превратилось в стремительную траекторию пули, и она вошла в мясистую складку лба злобного секача, прошибла, торкнула покрытую седыми волосами голову, и чёрная дурная кровь, хлюстнула в лица сопровождения, а серая слякоть мозга мазнула по строгому граниту ступеней.
Но и эта вздорная мысль была им отвергнута. Он щёлкнул зубами, как волк на тропе войны, и ледяная луна узрела в ночи его оскал, он улыбнулся белозубо, свирепо и тонко. Нет, он не пустит себе пулю в висок. Не пойдёт в безумную атаку на Кремль,
Мужество и убеждённость в своей правоте Льва Рохлина, восхищали и вдохновляли генерала Танкаева. Он почти полностью разделял его тактику и стратегию. «И если мы соорганизуемся НАРОД и АРМИЯ в единый нерушимый фронт!.. – потрясал кулаком Рохлин. – То несомненно свернём шею подлым предателям. Спасибо Вам товарищи, за поддержку! Что несмотря ни на что, вы готовы пойти за мной в огонь и в воду!»
Как боевой, опытный генерал, Рохлин понимал другое: «Промедление смерти подобно! Время уходит, товарищи! Вопрос с предателями в Кремле надо решать немедленно, без проволочек. Нельзя давать окрепнуть и окопаться во власти врагу! Это я заявляю совершенно ответственно, как военный человек. Как лидер движения ДПА».
После его смерти, разговоры, что Рохлин готовил переворот, призывая однополчан из Волгограда и шахтёрскую армию Национального спасения – брать штурмом Кремль, переросли в гимн политической оппозиции. Имя Льва Рохлина стало символом борьбы с антинародным режимом Бориса Ельцина. Тут же вспомнили, что лишь два действующих генерала имели опыт ведения боевых действий в условиях города: Рохлин и Романов. Генерал Романов до сих пор находится в коме.
Кто знает? Действительно ли Рохлин планировал выводить на улицы столицы войска, среди которых по заслугам пользовался высоким авторитетом. Депутат Рохлин просто не мог остановиться. На незнакомой ему зыбкой, обманчивой политической арене в последние месяцы он действовал сугубо по-военному грубо, в лоб, боясь не оправдать доверие и надежды тех, кто готов был пойти за ним на смерть. «Рохлин сам себе вырыл окоп и прочертил политическую линию фронта»…– жалили злые языки. – Известно: солдафон в политике, что слон в посудной лавке». «Быть может, господа, вояка, сам того не желал?» «Тупой сапог…» «Сам отрезал себе путь к отступлению. Не имея при этом крепкого тыла». «И в этом была его смертельная тактическая ошибка».
Что ж, с этим последним доводом, генерал Танкаев готов был согласиться, но только с последним.
Выступая с трибуны, Рохлин открыто говорил: «Врагами в Кремле планируется организовать, как бы пьяную драку с участием Рохлина… Главная задача выставить генерала пьяницей-дебоширом. <…> Как крайний случай, если не сработает ни один из выше перечисленных вариантов, не исключается физическое устранение или нанесение травм несовместимых с жизнью».
Ему постоянно угрожали, прослушивали телефон, призывали одуматься. Он определённо не знал «кто?» Зато определённо знал – на него готовиться покушение. Знал, что убьют. Но данного им офицерского слова, как и воинскую присягу, нарушить не мог.