Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина
Шрифт:
Она нервно дёрнула рукой с сигаретой, уронила на стол сухой столик пепла. Жадно затянулась синюшными морщинистыми губами, выпуская ядовитую струю дыма. И Магомеду Танкаевичу померещилось, что рука, сжимавшая сигарету, костлявая, в чёрных венах, превратилась на миг в воронью лапу, а серая струя дыма – в печную трубу, направленную в темноту зала. Туда, в притихшие зрительские ряды по этой ведьминской трубе была выпущена ядовитая колдовская сила, достигая невидимой цели. И кто-то уже был неизлечимо ранен, страдал, умирал, обожжённый тлетворным дыханием.
– Браво! В десятку, Елена Георгиевна! – задрыгав ногами, взвился ведущий. – Грандиозно…Золотые слова! Вы как всегда – зрите в корень! – Его радостное носатое, небритое лицо, – когда Танкаев слегка прищурил глаза, – превратилось в тёмную, дымную прорубь, и из этого пара вдруг высунулась козлиная рогатая морда, сочно чмокнула ртом, оголив влажные десна с частоколом зубов и исчезла. Прорубь смёрзлась и в ней вылепился мясистый нос, лживые глаза, шевелящиеся пиявками губы, трусливо-наглое лицо мелкого злыдня.
И тут началась хазарская свистопляска либерально-демократических бесов. По-первости звучало деликатное хамство, вкрадчивая наглость, вежливое враньё и обходительное предательство. Но затем все маски-намордники были сорваны, и мощный поток русофобских антисоветских помоев затопил все зрительские трибуны. Снова гремели нападки на Сталина, на тоталитарный, репрессивный режим Советского Союза; снова резал слух истеричный, вой по спасению культурных ценностей Запада и прочий картавый грай, пропитанный патологической ненавистью, презрением, злобой ко всему советскому-русскому. От крестьянских лаптей до атомной бомбы. От первого спутника Земли до долгожданного полного краха русского мира! И т.д. и т.п…
– Если подобное повторится…И враги демократии достанут оружие, их надо бомбить. Бомбить и точка! – продолжая лукаво улыбаться, потрясал кулаком Константин Боровой. – И мы, гайдаровская гвардия, будем тому порукой.
Его бурно и горячо поддержала Валерия Новгородская. Саркастически улыбаясь щекастым лицом, подтягивая розовую колбаску верхней губы, она язвительно сплёвывала слова, не давая ровным счётом никому себя перебить.
– Я вас умоляю! На решающих переломах борьбы за власть нельзя церемониться. Все способы хороши! Большевики-коммуняки бомбардировали Кремль. Политбюро, будь оно проклято, бомбардировало дворец Амина и даже не поперхнулось. Пиночет бомбардировал резиденцию Альенде. Да-а…были разрушения, были пожары, трупы и кровь, но наградой была ВЛАСТЬ! Спокойно, не хороните моя, я ещё пригожусь. Наш удар властью будет смертельным. Хватит миндальничать! Моё мнение: или пусть это отребье убирается вон или сдохнет под бомбами!
Танкаев понимал, что перед ним были обыкновенные люди, из кожи и костей. Одни из них старые, другие немощные, коим недолго осталось быть на земле. Но одновременно это были и нелюди, обманно натянувшие, как презервативы, на себя людские личины. Этот обман обнаруживался в них внезапно протянутой птичьей лапой, или рыбной чешуёй на лице, или звериной шерстью, или козлиным копытом в туфле. Каждый из них, как уроды Босха: кто из глаз, кто изо рта, кто из отверстия в животе и горячем паху, источал бестелесную энергию, пучками, лучами, волнами, направляя её в объективы телекамер, в огромный мир. Эта губительная энергия ЗЛА уносилась в эфир, в города и села, разлеталась по всей огромной стране, проникала в каждый дом и квартиру, и через экраны телевизоров, через динамики радио, через компьютеры поражала там невидимые цели, парализовала, заражала, мучила, обрекала на жуткие страдания и корчи. Сванидзе деловито расхаживал в голубом пиджаке по студии, мерзко гримасничал, энергично манипулировал обезьяньими руками, словно вводил поправки в прицелы, уточнял координаты целей.
– Шайтаны…раздвоенные языки, предатели….– кривя губы, едва сдерживаясь, шептал Танкаев, чувствуя дрожащими крыльями ноздрей присутствие этих жалящих энергий. Испытывал каждый раз, как начинали говорить за столом, ожог боли, точно от удара плётки:
– Иай! Злые тушманы…Выпьют вороны ваши глаза! Да засохнет змеиный род ваш!
Глава 7
Он переключил на другой канал. Телезвезда программы «Вести» Светлана Сорокина, сверкала празднично накрашенными глазами и с упоением чихвостила в хвост и в гриву якобы жестокие действия «федералов» в Чечне. Оправдывая свою фамилию, телеведущая как наглая сорока скакала по навозной куче, бойко разгребала, копалась в солдатских вещмешках и грязных окровавленных трупах. Выклёвывала нужные провокационные сцены, просила остановить видеоряд, требовала от приглашённых военных объяснений, комментариев жутких кадров…– Уо-о! Мужчина без усов, как баба с усами. Цх-х! Нашли кому доверить судить о войне! Ты кто такая, хъартай? Откуда тебя чёрный ветер принёс, къавуда?! Э-э, что ты знаешь-понимаешь об армии, новогодняя ёлка? Да у тебя ума в голове, как волос на скорлупе яйца. Тьфу! Танкаев с раздражением снова нажал кнопку дистанционного пульта. На экране возник похожий на гоголевского барина – телеведущий, журналист Евгений Киселёв, икрой не корми, любил заполнить собой голубой экран. Нарочито сверкал в кадре золотой оправой модных очков, сдвинутых на кончик носа…и золотым «паркером», которым делал в кожаном блокноте какие-то многозначительные воздушные пометки. Сто процентный либерал, русофоб, брезгливо дистанцирующийся от всего советского, будто он урождённый английский лорд, вместе с другими такими же кольчатыми плодово-ягодными червяками, как он сам, упорно год за годом точил и проточил свой извилистый ход сквозь дряблую сердцевину Красной Державы; изъел изнутри сладкую мякоть, помог злым силам обескровить Москву и вылез на общероссийском телевидении Останкино, поливая землю зловонной слизью. Так ли случайно? Ведь, знатокам-краеведам известно: Останкино – одно из самых знаменитых и мистических мест на карте Москвы. На этих землях с незапамятных времён селились маги, ведьмы и колдуны-чернокнижники. Известнейшим людям России тут открывалась страшная тайна их смерти. Здесь спрятан магический перстень Мироздания, дающий власть над пространством и временем. В бесконечных коридорах Останкинского центра блуждает загадочный призрак жуткой старухи, предсказывающий беды. На сознание человека здесь и в наши дни воздействуют черные силы Зла.
…и вот, из червяка, Киселёв превратился в достопочтенного, застёгнутого на все пуговицы жука-либерала. Прочно засел на НТВ – в тени райских кущ клювастого стервятника-олигарха Гусинского. Неся в себе гнилое зерно разрушения, Киселёв исправно вещал косноязычные, антироссийские тексты, составленные заокеанскими партнёрами в масонских дворцах. День за днём, вместе с другими членистоногими жуками, крабами, жужелицами и стрекозами со стальными желваками, он упорно выедал теперь мозг миллионам своих сограждан. Превозносил «золотые» ценности Запада, новый порядок вещей и новый уклад в поставленной на колени России.
Прежде чем вещать очередные гадости о советской эпохе, поливать дерьмом трудовые подвиги пятилеток, лить гнусь о «чудаках»-героях Отечественной, – что по «пьянке», из-за «измены жены, оказавшейся слабой на передок», либо ещё по какому житейскому недоразумению – закрывали собой пулемётные гнёзда немецких дотов или бросались с гранатами под танки…Этот румяный «барин» долго топорщил идеально подстриженную белёсую щётку усов, натужено, как при запоре надувал припудренные щёки, тяжело рожал нужные слова, часто, вообще терял начатую мысль и снова держал напыщенную паузу, точно боролся с подступившими газами или сытой отрыжкой…При этом не забывал поблескивать золотым «паркером», Vip-оправой от «Гуччи», демонстрировал новый пиджак от «Версаче», галстук от «Армани».
Танкаев так и не дождавшись от этого надутого, самовлюблённого индюка ни одного толкового слова, мигнул послушным экраном, мысленно подводя черту : «сытые свиньи страшней, чем голодные волки».
Очередной частный, коммерческий канал заламывая руки, закатывая глаза, – Леонид Млечин вдохновенно скулил с бесприютным подвывом: о багровых реках и фарфоровых берегах из человеческих черепов, о кровавом терроре звероподобных большевиков, что красным, испепеляющим смерчем прошёлся по всей царской империи…О жутких репрессиях 37-го года! По его гневному обличительному соло: свирепое НКВД днём и ночью, не жалея патронов, стреляло в подвалах безвинных людей… А великий и ужасный, усатый людоед Сталин, в параноидальном экстазе ночи напролёт, только и делал, что подписывал в Кремле всё новые и новые расстрельные списки, как жертвенных баранов, загонял в лагеря ГУЛАГ-а миллионы советских граждан…И заживо закапывал в котлованах особо опасных его тоталитарному режиму несгибаемых борцов за свободу и демократию.
Выключив звук, Магомед Танкаевич отстранённо смотрел на Млечина – похожего на острозубого грызуна. Ему снова стало худо. Он страшно устал. Был опустошён. Его жизненных сил не хватало на борьбу с пустотой. Его словно кинули в огромную оцинкованную лохань, где шло гниение, совершался распад, действовал процесс разложения. И он чувствовал, что медленно растворяется в этих кислотах и ядах.
Понимал, что предательски, жестоко обманут, как и весь советский народ. И в этом обмане участвовал не только скрытый противник, не только его коварные, хитроумные кураторы из Вашингтона, Брюсселя и Лондона. Но и он сам, позволивший себя обмануть, усыпить свои утончённые звериные чувства, всю жизнь выводившие его из окружений, засад и ловушек.