Сталингранские сны

Демидов Андрей Геннадиевич

Они долго и трудно ехали сюда из города Славянки с берегов залива Петра Великого, из самого южного в сторону Китая приморского выступа советской территории. Долгий их путь их лежал через Благовещенск, Хабаровск, с остановками только для заправки два раза в день: вылезали и кидали уголь в тендеры паровозов, заливали воду в котлы, пополняли смазку, и ехали дальше в цепи идущих один за другим воинских эшелонов. Одновременно с их дивизией ещё семь свежих стрелковых дивизий и две бригады Красной Армии, более ста тысяч человек с вооружением, артиллерийскими орудиями разных калибров, боеприпасами, продовольствием, с лошадьми и повозками перемещались вместе с ними в соответствии с директивой N 9944101 о передачи часть войск Дальневосточного фронта в резерв Верховного

главнокомандования. Паровозы менялись часто, передавая эшелоны как эстафету через всю Сибирь и Урал. Они думали, что их везут к блокадному Ленинграду. Ходили смутные слухи, что там была настоящая катастрофа: голод, цинга, тиф, оспа. Дорога жизни через Ладожское озеро прервалась весной, последняя электростанция находится под обстрелом тяжёлой артиллерии гитлеровцев, а 2-я Ударная армия генерала Власова, пытавшаяся прорвать блокаду со стороны Волхова, погибла в окружении. Город почти лишился надежды на избавление от смерти. Однако эшелоны с востока пошли не через Челябинск, а через Свердловск. А потом они продвигались не на запад, а на юг. В конце концов они доехали до города Энгельса на восточном берегу реки Волги и даже до Сталинграда, вроде бы в самый глубокий тыл. Однако это было заблуждением.

Ночью с первого на второе августа 1942 года, почти в полночь, первый из шести эшелонов, перевозящих 208-ю стрелковую дивизию РККА, прибыл на забитую беженцами и неорганизованной толпой военнослужащих, беглецов и дизертиров из разных разбитых частей станцию Котельниково железной дороги Тихорецк-Сталинград. В это время остальные эшелоны дивизии только подходили к полустанку Чилеково в ста километрах северо-восточнее.

Сейчас, при упоминании о воде, идущий рядом с долговязым, красноармеец с рыжими ресницами, облизал потрескавшиеся губы и пробубнил страдальчески:

– Слушай, Петя... Я, кажись, ногу стёр себе правую совсем, саднит что-то сильно, ну прямо режет, сил нет никаких...

Тот, кого звали Пётр, перекинул катушку с проводом на другое плечо, вздохнул и нехотя ответил:

– Отвяжись, Петрюк, у меня на плечах синяки от катушки провода, противотанковой пушкой на ногу наехали при разгрузке вагонов, и в животе крутит от голода, словно там штопором орудуют. Что тебе нога? Не оторвало же её, а на привале посмотрим и полечим!

– Так у тебя всё просто!
– с той же страдательной интонацией продолжил говорить Петрюк, - ты лучше скажи, отчего во всей дивизии ты один из Москвы? Чего тебя к нам занесло в Приморье, а, Надеждин Пётр?

– Да не один я такой, вроде есть ещё из Москвы, - нехотя ответил солдат, - у тебя самого фамилия украинская, а Украина от Дальнего Востока на восемь тысяч километров западнее, подальше чем Москва будут. Из ссыльных каторжников сам-то, что ли?

Петрюк замолчал и задумался. Это было хорошо видно по выражению растерянности на его юном веснушчатом лице.

Разговор их прервался. Материться сзади тоже больше никто не стал, поминая жару, жажду и Гитлера

– Хунхузы...
– проворчал старшина, цокнув языком, - им бы всё женьшень собирать с девчатами, да ханку пить тайком, а тут повоевать придётся.

Старшина после этих слов некоторое время шёл полуобернувшись назад, в сторону станции Котельниково.

В основании чёрных дымов находилась станция Котельниково. Сейчас там должен был разгружаться второй и третий эшелоны с другими батальонами их 208-й стрелковой дивизии. Штаб, разведбат, учебка, зенитный дивизион, противотанкисты, пушечная и гаубичная артиллерия, миномёты, боерипасы, ремонтные подразделения и сапёры, химзащита и медчасть, грузовики, тягачи, гурт своего скота.

Было отчётливо видно, как над станцией медленно двигаются кругами и сверху вниз чёрные точки немецких пикирующих бомбардировщиков Ju-87. То и дело над линией горизонта возникали маленькие на таком удалении грибы взрывов авиабомб. Не соответствуя им, как бы сами по себе над гудящей степью, наполненной звуками автомобильных, тракторных двигателей, мычанием коров, гулом самолётов и отдалённой артиллерийской канонадой, возникали в земле гулкие удары, словно гигантский паровой молот ударял по сваям, предназначенным для фундамента высотного дома. Но что было ещё хуже, с той стороны отчётливо доносились очереди пулемётов и пушечные выстрелы.

Степь западнее Котельниково была наполнена движением, шлейфами пыли от идущей на восток разнообразной техники. Толпы беженцев и убегающих на восток солдат, табуны колхозных лошадей, стада коров и отары овец заполняли её. Вдали над Доном стояли дымы горящих полей и селений. От этого зрелища становилось не по себе. Происходило что-то непонятное, грандиозное и страшное, противное человеческому сознанию и представлению о жизни. Старшине, в отличии от солдат, почти мальчишек, было слишком хорошо понятно значение самолётов над забитой людьми станцией. Он с внутренней горечью думал о том, что там могло сейчас происходить. Горький ком в горле застрял, словно камень. Ему было жарко и душно, как и всем. Не глядя отвинтил он колпачок алюминиевой фляги, сделал глоток тёплой воды и задержал во рту перед тем проглотить.

Наконец, старшина повернул голову по ходу колонны движения, скользнул взглядом по полосе лесопосадок невдалеке от дороги. За рядами деревьев виднелись разномастные крыши хутора Кераимов, берег реки, коровы, огороды. Впереди и слева, со стороны Волги, тоже были видны дымы, очень и очень далеко. Не отдельные дымы, а скорее серо-чёрная стена поднималась из-за горизонта в синее небо.

До этих далёких дымов простиралась, изрезанная балками и оврагами жёлто-зелёная степь. От края до края собиралась она на линию взгляда и уходила в бесконечность. Сверху степь была накрыта разнородными полосами высокого неба. У горизонта небо было светлее, чем над головой, словно выцвело. В направлении северо-востока, там, где лежала Калмыкия, виднелись пологие возвышенности: то-ли размытые курганы, то ли водоразделы балок. Светло-зелёными полосами выделялись немногочисленные возделанные поля, оранжевыми пятнами обозначались заросли подсолнуха. Среди бурых и зелёных разнотравий кое-где стояли стога сена. Над бескрайним простором, спалив утром все дождевые облака, зазевавшиеся и не откочевавшие вовремя на юг, в сторону Кавказа, неподвижно висело солнце.

Обычно безлюдная степь теперь была в движении. Повсюду были чёрные точки, чёрточки, нитки, идущих и едущих в разных направлениях людей, лошадей, коров, овец, верблюдов, машин, тракторов и повозок. Земля сухих грунтовых дорог и троп пылила ручьями и облаками. Они сливаясь в реки пыли, перемешивалась с дымом пожаров. Горела станция Котельниково, горел хутор Нагольный, горело что-то в степи. Панорама степи дрожала, словно на её поверхности располагалось тонким слоем озеро или море, хотя это были только слои раскалённого воздуха. Мираж показывал обманутому зрению блюдца искрящейся водной поверхности. Но проходили мгновения, и кроме пыльного пространства не осталось ничего.

У поворота дороги, в обход лесопосадок вдоль Курмоярского Аксая, к хутору Кераимов, в том же направлении, что и батальон, шли беженцы. Если ночью дорога была ещё свободна, то к полудню она сделалась непроходимой из-за людей, животных и транспорта. Все говорили, что в Котельниково была утром сильная стрельба, пути на Сталинград разбиты бомбами и поезда не ходят. Воды и пропитания в Котельниково нет, эвакопункта тоже, и надо идти через хутора Курмоярского Аксая к станции Абганерово пешком.

Русские, евреи, казаки, калмыки с возами, телегами, бричками, навьюченными верблюдами и лошадьми, на грузовиках, конные, пешие, кто налегке, с одним чемоданом, кто со всеми пожитками, кроватями, зеркалами и фикусами двигались сплошным потоком. Они везли и вели с собой детей, стариков, собак, с коровами и козами, даже крикливых гусей и одного пони, взявшегося здесь не пойми откуда. Усталые и встревоженные лица то и дело обращались на запад, откуда то и дело доносился ветром гул фронта. Казалось, что бесконечность, неустроенность и лишения, ожидавшие их в местах, куда привёл бы их путь, страшил их намного меньше, чем определённость немецкой или румынской оккупации.