Сталингранские сны

Демидов Андрей Геннадиевич

Надеждин промолчал, а Гецкин только рот открыл, чтобы обговорить такую изумительную и странную уверенность. Однако ему пришла в голову мысль о том, что если бы большинство солдат его батальона не думали так же, как Петрюк, не считали бы, что смерть минует их по причине их исключительности и везенья, а понимали, что скорее всего они погибнут в этой степи от бомб пуль и снарядов искушённого врага, дошедшего сюда от невообразимо далёкого Бреста и Львова, они бы все сбежали по дороге сюда, оставляя себе хоть какой-то шанс выжить. Была бы возможность спастись пусть и в ГУЛАге, пусть в лесах или в больших городах с украденными документами.

Потом ему подумалось о добровольцах их роты, только что окончивших профтехучилище, но добившихся снятия брони от деревообрабатывающей фабрики, готовившей части обшивки самолётов и кузова грузовиков для армии. Едва получив в военкомате отметку о снятии ограничения на призыв, они записались

добровольцами в дивизию в Славянке. Многие из них подделали справки ЗАГСа о своём возрасте, приписав лишний год, только бы взять в руки оружие и спасать страну. Они осознанно хотели рисковать жизнью в бою, потому что спасти советскую Родину для них было важнее собственной маленькой жизни. Парадоксальным образом,принижая значение своей судьбы относительно общности государства, они наоборот становились великими, даже не понимая этого. И если родители Гецкина были против его похода в райвоенкомат, рассуждая, что незачем было имигрировать из Аргентины в Союз ССР, чтобы потом сложить в бою голову, то родители других юношей искренне радовались за их счастливую возможность стать настоящими людьми.

Так и не придя ни к какому окончательному мнению, Зуся тоже не стал отвечать Петрюку. Более того, он вдруг, сам того не осознавая, ослабело прислонился к плечу товарища, не занятому катушкой с телефонным проводом. И без того запутанное из-за бессонной ночи сознание ещё больше помутилось. Лопатка, противогазная сумка, котелок, вещмешок старшины, идущего перед ним, раздвоились, затуманились и стали сливаться с жёлто-серой пылью дороги. Негромкие голосов, бряканье амуниции, шорох подошв, гудение моторов стали гулкими, словно звучали в большом каменном колодце. Он засыпал на ходу, подстроившись под ритм ходьбы товарища, доверив телу самому делать шаги, отдавшись полностью настолько простому и привычному теперь делу - хотьбе, что для этого совсем необязательно было проявлять человеческую осознанность. Сознание окончательно помутилось, он провалился в пространство быстрого сна...

Жаркий и влажный воздух джунглей северной Аргентины в провинции Мисьонес как будто бы прикоснулся к его коже. Где-то вдалеке грохотал водопад Игуасу, пахло жареной кукурузой, чаем мате, навозом и табачным дымом. Отец с его старшими братьями Львом и Яковом торговались с хозяином свинофермы среди джунглей, о цене на свиную кожу для изготовления ботинок и сапог. Фермер, эмигрировавший из Германии ещё до Первой мировой войны, толстый и красный, доказывал Гецкину-старшему, что его кожа имеет отличное качество, из неё можно не только делать щёки и задники ботинок, но и набирать каблук. Отец говорил, складывая просительно ладони, словно молящийся араб, что цена слишком высокая, и на любой мясохладобойне за кожу более тонкую, просят гораздо меньше. Это продолжалось долго. Разговор вёлся на немецком языке, так, чтобы польские и украинские работники и их женщины, стоящие тут-же с лопатами, вилами или просто так, с голыми руками, не вмешивались в дело. Только индейцы-гуарани, привозящие стебли и листья кукурузы для корма на повозках, запряжённых каталонскими ослами с характерными квадратны и мордами и вытаращенным глазами, сохраняли безразличие к торгу.

В конце концов немец не выдержал и сказал:

– Правильно, что вашего брата-еврея в Германии громят и выгоняют, потому что вы своим присутствием только цены сбиваете! Вот как я смогу продавать потом кожу по десять песо, когда вы хотите её взять по пять песо?

Видно стало, как у Якова сжимаются кулаки, и он вот-вот бросится на фермера. От этой самоубийственной атаки его удерживает брат Лев, незаметно хватая за ремень штанов сзади. Отец спокойно продолжает говорить о том, что правительство Аргентины, за согласие Великобритании продолжать покупать аргентинское мясо, а не австралийское, сильно понизило ввозные пошлины почти на все товары из стран Британского Содружества. Эти промышленные товары стали гораздо дешевле, чем товары аргентинские. Аргентинские ремесленники стали разоряться. В угоду лоббистам животноводов, имеющим всегда в парламенте большинство, все остальные производители промышленных товаров оказвлись банкротами. Они не могут конкурировать с английскими фабриками по количеству, цене и качеству. Поэтому он, бедный еврей из маленького местечка около Бреста, должен искать кожу в непролазных дебрях на границе с Парагваем, вместо того, чтобы просто купить её в Пасадасе, как было раньше. Как ещё можно противостоять натиску обувных фирм из английского Нортгемптона, завалившего весь мир своими ботинками, так похожими на военные?

– Плевать мне на ваши трудности, я лучше тогда эту кожу выброшу, чем продам еврею, да ещё в два раза дешевле рынка!
– ответил тогда немец и отвернулся, показывая, что разговор закончен, - я на сале, мясе и костной муке неплохо зарабатываю!

Якова теперь держали уже несколько рабочих. Отец устало сказал им, чтобы они тащили его к повозке, а сам всё-таки пошёл за фермером к большому белому дому с террасами на первом и втором этаже. Он всё говорил, говорил...

Стало нестерпимо обидно за отца. Зуся пошёл вслед за братьями, а поляки и украинцы стали улюлюкать им вслед и говорить всякие оскорбительные слова. Долго они сидели с братьями под душным тентом повозки. Один из индейцев принёс им в подарок миску с горячим чаем мате. Его вытянутое длинноносое лицо, прищуренный взгляд карих глаз из-под полей шляпы взирал на всё с ледяным спокойствием. Пока братья пили чай с температурой раскалённого металла, гуарани рассказывал на сильно искажённом испанском языке о злых и жадных белых людях, обиженных умом и лишённых сердца. С древних пор, ещё когда люди не знали самолётов и автомашин, они приходили в эти джунгли большими отрядами испанских и португальских бандейрантов. Они уводили в рабство несчётное количество индейский семей. Они стравливали племена, нападая на побеждённых, выманивали индейцев из селения под видом иезуитов-проповедников, или просто поджигали дома, чтобы заставить разбегаться из горящего селения. Они искали залежи золота и серебра, но больше всего их прельщало рабство. Хотя индеец стил в десять раз меньше негра, зато их было хжесь много. Так продолжалось веками. Теперь бог наказал белых людей, их заморскую европейскую родину и злые белые люди сами разрушают свои страны и убивают и друг друга уже много столетий. Мало что понимая в рассказе индейца, может быть отдельные слова и фразы, Зуся почувствовал, что ему стало зябко, несмотря на то, что от жары пот катился с него ручьями. Брат Лев пощупал ему шершавой ладонью сапожника лоб и сказал, что наверно он подхватил лихорадку, и что только этого ещё им не хватало. Врач и лекарство, это ведь так дорого! Над самой головой, над тентом повозки в ветвях пальмы закуковала длиннохвостая пиайа...

– Эй, ты чего прислоняешься, братишка, как девка на зорьке?
– подтолкнув Зусю плечём, спросил Петрюк, - задремал, что-ли?

– Да, немного задремал...
– не столько товарищу, сколько себе ответил Зуся, мутными взглядом упираясь всё в ту же спину старшины.

Промелькнуло всего несколько мгновений. Всего десяток шагов он прошёл в бессознательном состоянии, но при этом перенёсся на десять лет назад и на 15 000 километров на запад, совсем на другой континент.

– Ну ты даёшь, защитник Родины!
– сказал со вздохом Петрюк.

– Чуть чуть...
– ответил Зуся.

Он с сожаление посмотрел на пыльные носки своих армейских полусапог на шнурках фасона "Дерби". Привычные мысли сапожника побежали по их конструкции: деревянно-шпилечное крепление низа, союзки, берцы, клапан из конской юфти. Подошва, подметка из пласткожи, задник кожаный, кожаный каблук с металлической подковкой и набойкой из пласткожи, подметки укреплены металлоукрепителями. Надёжно конечно, но так некрасиво выглядит... Вот у старшины яловые сапоги - совсем другое дело!

Недалеко от грузовиков из Харькова можно было заметить высокого человека в поношенном, но добротном гражданском костюме, клетчатой кепке, с велосипедом, стоящим у бедра, расположился в траве неподалёку. Похоже, что он был местным. Он давно рассматривал женщину и тоже огорчённо отвернулся от после того, как Наташа села обратно. Потом человек стал с интересом рассматривать других женщин среди вереницы беженцев, словно до приближающегося фронта, безвластия, бегущих голодных и бездомных людей ему не было никакого дела. Он был похож не то на агронома, не то на учителя, но в любом случае высшее образование в нём чувствовалось во всём. Однако и военная жилка была заметна в аккуратности свёртка на багажнике велосипеда, в опрятности рубашки-косоворотки и одинаковой, умелой заправке брючин в короткие мягкие кавказские сапожки.

– На лососе или медведе тебе надо жениться, сахалинец, - весело сказал на это Надеждин.

Появление красивой женщины подействовало на них словно наркотик, кратковременно снимающий усталость, отвлекающий от бессонницы жажды, боли в ногах стопах и спине и плечах.

Комбат в очередной раз скомандовал колонне начать движение по целине, оставив на наезженной колее дороги только упряжки, везущие две 45-миллиметровые противотанковые пушки 53-К, повозки со снарядами, патронами, гранатами и противотанковыми минами, медиков и кухни. Напористо сигналя, крича и умоляя, они заставляли беженцев расступаться. Теперь комбат вынужден был ехать всё время впереди, потому что на пути их движения беженцы, шли уже почти толпой. К тому же на повороте дороги к реке стала различима крупная помеха движению: несколько тракторов ХТЗ тянули хлебоуборочные комбайны "Коммунар", и прицепы, заполненные с горкой разнообразным сельскохозяйственным инвентарём и домашним скарбом. Тракторы надрывно рыча и пуская сизые струи выхлопных газов, еле двигались.