Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии
Шрифт:
Большой Крупп был в ужасе. Торжествуя по поводу рождения наследника-сына, он дал его имя своему самому мощному паровому молоту того десятилетия. И вот его надежды, как и огромный молот, разрушены. Династия казалась обреченной – он породил бездельника. Одно время Альфред всерьез думал лишить мальчика наследства и сделать из него джентльмена-фермера. Потом, когда Фриц достиг юношеского возраста и его здоровье улучшилось, отец передумал. Вместо того чтобы отрекаться, он будет учить мальчишку. С гербариями покончено, с официальным образованием тоже. Только-только Фриц распрощался с частными домашними учителями и начал с удовольствием посещать эссенскую гимназию, как отец, к его смятению, приказал ему покинуть школу.
Тут были разные мотивы. Один чисто эгоистический. Отец любил своего ласкового сына; как он писал одному из членов правления, Фриц был его «единственным мальчиком» и провел большую часть своего детства «с моей женой далеко от меня». Мысль о том. что он будет лишен ценных часов общения, пока Фриц
Обучение началось в Торквее осенью после Франко-прусской войны. Он вручил мальчику толстый блокнот с пригоршней хорошо заточенных карандашей; когда в голову Альфреда приходила вдохновляющая мысль, он ее высказывал, а делом Фрица было ее записывать. 11 октября Крупп написал прокуре о желании сохранить всю свою переписку, чтобы сын мог позднее изучить ее. Вернувшись на фабрику, он послал в Торквей официальное сообщение («от Альфреда Круппа Фридриху Альфреду Круппу»), отметив, что можно извлечь бесценные уроки, переписывая слова мудрого человека. «Поэтому я рекомендую, – писал он в заключение, – чтобы ты собрал и переписал мои оригинальные письма. Не лучше ли это, чем собирать биологические образцы?»
Фриц едва ли так думал Семнадцатилетний парень понимал, что эта задача будет чрезвычайно трудной: его отец был человеком-машиной по части писем. Но добродушно согласился. Жизнь с отцом научила его ходить окольными путями, и образование промышленного кронпринца – или, как говорил Альфред, бесспорного наследника предприятия – продолжалось. «Этот совет будет более ценным, чем все твое наследство», – писал отец, а сын добросовестно переписывал: «Этот совет будет более ценным, чем все твое наследство». Затем следовал целый поток предрассудков Круппа. Фриц должен культивировать в себе недоверие к людям, чтобы «никто не смог тебя одурачить», и должен научиться продумывать «любую возможность заранее, за десять лет, хотя многие умные люди могут счесть это излишним, а умственно ленивые всегда будут так считать; я всегда находил, что это приносит плоды, подобно тому как начальник штаба планирует свои самые отдаленные перемещения на любой возможный случай при победе и при поражении». Победа для единственного собственника означала абсолютное правление. Поражением было бы попасть в руки «хищников, которые ратуют за акционерные компании». Если бы «Фрид. Крупп из Эссена» стал корпорацией, Альфред вышел бы из ада, чтобы наказать своего сына. Была одна оговорка. Как бы он ни презирал владельцев акций, еще большим злом виделся матриархат; если Фриц не произведет на свет наследника мужского пола, пусть уж лучше общественная собственность, чем женщина во главе фирмы.
И это напоминало кое о чем еще. Он тратил свое время не на одно только поколение. Он ожидал, что эти уроки будут передаваться детям детей его ребенка, – «на все времена», как он впоследствии написал сыну. Соответственно, когда он составлял «Общие правила», мальчик выполнял роль его личного секретаря. Послание племяннику Берты Эрнсту с предупреждением прокуре о неминуемом появлении новой конституции дает некоторое представление о том, через что проходил мальчик. «О правилах» Альфред писал: «Позднее я направлю вам свой первоначальный проект (в карандаше), который переписал Фриц. Фриц сейчас купил себе книгу, в которой я буду писать для него разные вещи; он перепишет туда и это длинное письмо. Пожалуйста, пришлите ему то, что я писал о контроле за руководителями цехов и мастерами, или же копию этого, чтобы он мог включить в свое собрание. Я рад, что он выполняет эту задачу по своему собственному желанию, что он в восторге и все время вызывается сам; он уже серьезно относится к своей будущей карьере. Это доставляет удовольствие и утешает меня».
Вздор. Фриц никогда не вызывался выполнять эту нудную работу, и конечно же она не могла приводить его в восторг. Время от времени он находил в шлаке жемчужину. Слова: «Ты должен иметь такие же отношения с будущим кайзером, какие у меня бывали с нынешним» были самым ценным советом из всех, которые он когда-либо получил. Большую часть времени сын барахтался в потоке пустых слов. Позднее он признавал с присущим ему тактом: «Из-за высоких идеалов моего отца годы ученичества были нелегкими». На самом деле они становились невыносимыми. Письма вызывали у него судороги. Он был в отчаянии. Он ушел в армию.
Фриц не завербовался – это означало бы открытый разрыв с отцом, – но эффект был тем же самым. То, что он был бесспорным наследником «пушечного короля», открыло ему дверь в высшие круги офицерского корпуса, и он придумал способ оказаться на регулярной военной службе. Это был блестящий ход: Альфред, который делал состояние на германском милитаризме, никак не мог возражать. Приписанный к Баденскому драгунскому корпусу в Карлсруэ, Фриц
Старик и правда думал, что доставляет мальчику редкое удовольствие. Доктора с ним не соглашались. У военного врача в Карлсруэ выбора не было; он должен был отвергнуть толстого молодого человека в очках, дыхание которого после гусиного шага на плацу скрежетало, как рашпиль. Фриц не годился для солдатской службы, но ему нельзя было проводить все время в Руре. Здоровье явно хромало, отец встревожился. Из Берлина прибыл вездесущий Эрнст Швенингер, послушал дыхание Фрица и проскрипел: «Ложись!» Он растирал его мясистую грудь своими костлявыми пальцами. «Суставной ревматизм, – фыркнул он, вставая, – ревматический артрит». – «Это заразно?» – спросил обеспокоенный пациент. «Нет, – раздраженно ответил доктор, – но его нельзя вылечить в этом доме, который пахнет, как конюшня, или в этой прокопченной долине». Необходимо длительное путешествие в восстановительном климате в сопровождении врача. Швенингер рекомендовал долину Нила. Сам он поехать не сможет, но может его коллега Шмидт.
Разговор произошел в сентябре 1874 года. Через три месяца Фриц и доктор Шмидт находились в Каире, как предполагалось, вне досягаемости для Альфреда. Не тут-то было: когда бы ни появлялся почтальон, появлялся и Крупп. Его первые письма были заботливыми. 22 декабря он писал: «Рад, что ты хорошо себя чувствуешь», хотя уже в следующем предложении пускался в язвительные жалобы, предназначенные для того, чтобы заставить Фрица почувствовать себя виноватым: вот он, видите ли, отдыхает, а его бедный Старик в одиночку ведет неравную борьбу: «У меня по-прежнему случаются нервные приступы, озноб и простуды, то есть такие вещи, которые кажутся пустяками тем, кто от них не страдает. Моя жизнь, как всегда, заполнена заботами, и мне просто необходимо продолжать писать и писать. Наверное, не было бы всех этих тяжестей и тревог, да и такого груза работы, если бы люди выполняли свои обязанности. Со временем порядок наступит. Может быть, еще не слишком поздно. Но очень трудно привить чувство порядка и ответственности там, где сам климат порождает семена лени и безответственности. По отношению ко мне проявляется больше враждебности, нежели лояльности, и с каждым днем я все осознаю, что мое старое мнение о том, что верность можно встретить повсюду, представляет собой лишь иллюзию».
Порядок! Это оставалось его страстью, и, старея, он убеждался в том, что все вокруг хотят лишить его этого кумира. За четверть века до того, как Джон Фиске в журнале «Атлантик мансли» популяризировал слово «паранойя», Альфред стал законченным параноиком – и в Германии не было ему равных, пока не появился и не заразил нацию поборник «нового порядка». Фактически в отношениях «отец – сын» у Фрица было больше оправданий, потому что он подвергался настоящим преследованиям. Он послал отцу свои фотографии, снятые на берегу Нила, и, должно быть, с осторожностью прочел первую фразу ответа: «Мой дорогой Фриц! Я с большим удовольствием отметил, что на фотографиях, которые ты прислал мне, ты уже выглядишь крепче, чем когда-либо раньше». На снимках юноша выглядел совсем не хорошо, как и чувствовал себя; он страдал от постоянных болей и был не в состоянии работать. Но именно работу держал в голове его Старик. Альфред никогда не забывал, что первые пушки он продал правителю Египта Саиду. Сейчас на троне восседал племянник Саида Измаил. Конечно, там можно иметь какие-то дела. В канун Нового года ему на глаза попался газетный абзац. В том году Измаил аннексировал суданскую провинцию Дарфур, и сейчас ходили слухи, что египтяне могут построить там железную дорогу. Это была полная ерунда – Хедив настолько обанкротился, что меньше чем через год был вынужден продать англичанам акции Суэцкого канала, но Альфред ухватился за сообщение, послал своего константинопольского агента в Каир и телеграммой дал указание Фрицу начать торговые переговоры. В тот вечер он написал: «Я готов полностью построить железную дорогу в Дарфур, включая все земляные работы. Поэтому ты можешь начинать переговоры непосредственно с теми людьми, у которых есть заинтересованность в этом проекте и собственное мнение на этот счет». Альфред уже чувствовал сильный привкус бизнеса, хотя и признавал: «Возможно, конечно, что сообщение безосновательно и в настоящее время вопрос о такой работе не стоит, предположим, оно верно частично или неверно совсем. Даже в таком случае ничего из умственных усилий и писем не пропадет даром; подобный случай может подвернуться позже, а мы заранее его продумаем и сможем воспользоваться нынешними заключениями».