Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии
Шрифт:
Это была его единственная уступка выпускникам военной академии. Делегация Альбедиля была неприятно удивлена, обнаружив, что по численности уступает английским офицерам (Альфред не отказался от надежды стать оружейником Британии), и пришла в ужас от того, что единственным языком, на котором не говорили в Меппене, был немецкий. Команды крупповских администраторов тараторили на итальянском, английском и французском; пруссакам приходилось молча стоять и ждать перевода. Тем не менее они остались. Для любого человека, имеющего профессиональный интерес к артиллерии, стрельбы 5–8 августа 1879 года были неотразимы. Крупп подготовил новый экспонат: 44-см (17-дюймовое) сборное орудие: укрепленное оболочкой из закаленной стали и круглого проката, оно напоминало огромную черную бутыль. Из своих роскошных бункеров иностранцы таращили глаза, следя за тем, как снаряды весом более тонны каждый взмывали в воздух и разрывались в отдалении. Земля сотрясалась,
«Бомбардировка» стала блестящим рекламным переворотом и. как Крупп и обещал, более чем окупилась. И все-таки он был разочарован. Его любимый проект отвергли. На протяжении более двух лет он был поглощен так называемым «бронированным орудием». Артиллеристы были бы в безопасности за тяжелым стальным щитом. Ствол из него не выдавался; он крепился вместе со щитом с помощью шарового шарнира. Первый образец он показал во время визита кайзера в Эссен в 1877 году. Уверенный в успехе, он уже готовился назвать Вильгельму и свите цены, как только закончит «оценку стоимости по отношению к безопасности и экономии людской силы и орудий… Они будут удовлетворены тем, что такое орудие может уничтожить целую батарею, до единой души, а само не получит повреждений». Но другим это изобретение казалось бесполезным мероприятием. Вильгельм сомневался. Гросс и Фриц Крупп, которые с самого начала были настроены скептически, сохраняли сдержанное молчание. А офицеры из окружения императора были саркастичны. Альфред с горечью писал: «Мольтке покачал головой, потому что прицельный огонь был невозможен. Юлиус Фойхт-Ретц утверждал, что ни один человек не сможет находиться внутри бронированного отсека из-за невероятного грохота выстрелов», и их приближенные отвергли все это как «безумную затею».
Неподвижный танк – а именно таковым являлось на самом деле бронированное орудие – стал последним большим крестовым походом Альфреда. У него не было шансов. Помимо своей новизны, чего уже достаточно, чтобы быть похороненным в умах военных, орудие в большой степени базировалось на прочности щита, а бронированная плита представляла металлургическую проблему, которую он так и не решил. В декабре 1873 года он придумал «брусочную броню» – толстые слитки из кованого железа в форме брусов – и легко пришел к заключению, что «конструкцию и трудную работу можно поручить экспертам». Для них она оказалась слишком трудной. Они было попытались, но вскинули руки вверх. Их ошибка, заявил он, состояла в том, что плита слишком тонка; «масса должна готовиться такой густоты, чтобы не сгибаться, и такой мягкости, чтобы не ломаться». Его собственные специалисты разделяли общее мнение о том, что Герман Грузон, изобретатель процесса поверхностной закалки, выпускает на своих судоверфях намного лучшие плиты. Хотя в 1868 году в Тегеле снаряды Круппа отлетали от брони Грузона, Альфред высмеивал орудийные башни Грузона с поверхностной закалкой, принятые на вооружение военно-морским флотом, как «железные горшки» и жаловался кронпринцу, что его «загоняют в клетку». Бронированное орудие, заявил он будущему кайзеру Фридриху III, – это пушка будущего; в конце концов ее будут использовать для «защиты побережий, речных дельт, крепостей и стратегически важных дорог». С характерной для него двусмысленностью он объединил жадность с идеализмом в своем заключительном предложении: «Я хочу, чтобы у моих людей было много работы – и хлеба, и мог бы найти места еще для 3 тысяч человек; именно по этой причине я стремлюсь к тому, чтобы моя идея была принята, а не из амбиций или жажды наживы». Как он мог с выгодой нанять еще 3 тысячи крупповцев, не получая прибыли, он не уточнил.
Фактически его щиты были намного прочнее, чем полагала критика. Они были не того класса, что щиты Грузона, но достаточно хороши для того, чтобы обеспечить канонирам необходимую защиту. Возражение Юлиуса Фойхт-Ретца было абсурдно. Альфред знал это и рассчитывал на то, что демонстрации в Меппене его реабилитируют. Существовал только один способ решить проблему раз и навсегда. Человеку надо было ползком забраться за щит во время обстрела. Его сын, менеджеры и даже прусские генералы пришли в ужас. Он сухо заметил: «Все те, кто сейчас сюда прибывает, со школьных лет знают, что откат остановить нельзя. Мне предлагали посадить туда во время стрельбы овец или коз. Если бы они могли к тому же обслуживать орудия, я бы не стал возражать».
Он
Взбешенный Альфред ответил планом, целью которого было заставить оппонентов замолчать. Поначалу они действительно потеряли дар речи. Если бы он вовремя не остановился в осуществлении этого плана, ему тоже пришлось бы замолчать – навсегда. Он сказал, что сам сядет за броню, пока пушки все большего калибра будут вести по нему обстрел. Он будет делать поминутные записи, которые переживут его, и периодически выглядывать в щель, бросая им вызов. Замечательно! Бомбардировка Круппа! Когда пушка достигнет крещендо неистовой оркестровки, он погибнет геройской смертью! На глазах 81 офицера! Включая всех этих англичан!
«…Я сам войду в орудийную башню… Все дело лишь в том, что надо рисковать собственной жизнью, прежде чем просить об этом других».
Прокура мягко отговаривала его от публичного самоубийства. Он все равно подверг себя бомбардировке. Его борода развевалась по ветру, он гордо проследовал по полигону и исчез внутри бронированной пушки. На протяжении нескольких минут вокруг сыпались снаряды; затем было объявлено о прекращении огня, и он вышел с особым, победным видом. Торжествуя, он писал Гусу: «Угрозы, что полиция это запретит и что никто не будет стрелять по броне, пока за ней нахожусь я, не материализовалась. Поэтому у меня не было случая уволить кого-либо из канониров за неподчинение, не заметил я у этих людей и недостатка мужества. Фактически за броней находишься в наибольшей безопасности, и в среду, когда мы начнем против нее огненный штурм, никто не должен повредить и пальца».
Он доказал свою правоту. В среду, в последний день «бомбардировки наций», кучка напуганных крупповцев была заперта в орудийной башне и подвергнута беспощадному обстрелу. Потом, спотыкаясь, они вышли, на время оглохшие, но в общем невредимые. Альфред достал карандаш. Иностранные офицеры глазели на него. Он раздраженно нацарапал: «Никаких заказов!»
«От меня теперь остались почти только кожа да кости, – написал он глубокой ночью Лонгсдону. – Остальное – дух. Может случиться так, что в один прекрасный день этот дух своей легкостью и количеством преодолеет вес бедных костей, и внезапно, если меня не будут держать, я улечу в своей земной одежде прямо на небеса и, вероятно, стану там первым духом в таком одеянии со времен сотворения мира. (Он имел в виду – гостем. Эти два слова очень похожи в немецком языке. – Примеч. авт.) Каким это будет избавлением от вульгарного кружного пути через сырую могилу и жаркое чистилище – и каким это будет утешением для тех, кто во все это верит».
Одной из тех, кто верил, была его жена, и во время их нечастых встреч его святотатство все больше и больше действовало ей на нервы. Становилось все труднее сохранять видимость нормальных отношений, хотя им удавалось это, когда наведывались высокие гости. Баронесса Хильда Дойчман оставила подробную запись о том, какой внешне успешной парой представлялись Круппы. Кстати, это одна из немногих женщин, которыми восхищался Альфред; она была дочерью незначительного рурского барона, родилась в прусском дипломатическом представительстве в Лондоне и стала скорее англичанкой, чем немкой. В своих мемуарах она написала: «Герр Крупп вел пышную жизнь в огромном загородном доме с присоединенным к нему очень большим домом для гостей (сам Альфред называл его «маленький домик»). Поместье можно было сравнить с большим посольством, так как со всех концов света к нему приезжали люди с целью убедить его заключить сделки. Поэтому давалось очень много больших обедов, а однажды, когда мы приехали, нам сообщили, что многие сотни людей ожидались в тот вечер на бал. Он был великолепен, но все приготовления велись без суматохи, а на следующее утро все было убрано. И огромные залы предстали в своем обычном виде».
Альфред тогда был еще активен. Хильду Дойчман поразили его стремление до последнего дня продолжать свое образование и конечно же его безмерная любовь к лошадям: «Во время одного из наших посещений мы узнали, что был нанят итальянский профессор, чтобы обучать герра Круппа итальянскому языку, поскольку он хотел контролировать свои сделки с Италией. Будучи сильно занятым, он предложил профессору сопровождать его во время ежедневных прогулок на лошадях; но так как этот джентльмен никогда раньше не ездил верхом, разговор на итальянском языке не приводил к большому прогрессу!»