Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии
Шрифт:
Перед отъездом из Нью-Йорка Вильмовски обедали в Вашингтоне с послом его величества, сорокасемилетним графом Йоханном Гейнрихом фон Бернштоффом. Они посплетничали об общих знакомых – а Вильмовски и Бернштофф дружили так долго, что на их глазах сменилось два поколения, – и граф поразвлек их рассказами о годах своей дипломатической службы в Лондоне и Каире. Затем, деликатно кашлянув, он задал вопрос о новой подлодке Круппа. Насколько ему было известно, на судоверфи «Германия» устанавливали киль на «U-18», а гигантские торпеды доведены до совершенства и развивают скорость в 40 узлов при радиусе действия в 6 тысяч ярдов; а также, что Имперское военно-морское ведомство всерьез рассматривало возможность войны, в которой целями станут торговые суда. Известно ли им что-нибудь об этом? Они молча отрицательно покачали головой. Они и в самом деле не знали. Но это выглядело нелепо. Не вызывает сомнений – и в этом его убедили годы, проведенные в Лондоне, – сказал посол своим гостям, что Англия не допустит такого вероломства. Тило пожал плечами. Столько всего говорят. Может быть, ничего такого и нет. В любом
Глава 11
Истинный Крупп
Густав изучил все документы и всю переписку Альфреда даже более тщательно, чем сам Фриц – лишь его сыновья проявили столько же прилежания, – и пришел к выводу, что одним из секретов старого Круппа было его умение разыгрывать драмы. Если самому Густаву недоставало актерского мастерства, то он, по крайней мере, мог организовать постановку спектакля. Приближалось столетие со дня рождения Большого Круппа, и новый Крупп собирался сделать из этого нечто грандиозное. Предстоящие торжества рекламировались как празднование столетнего юбилея фирмы, хотя это было не так: незадачливый прадед Берты основал фирму «Фридрих Крупп» в 1811 году. Однако Густав предпочел 1912-й, а не 1911 год в качестве юбилейной даты – отчасти из-за своего преклонения перед Альфредом, но еще и потому, что отсрочка на год позволяла ему упрочить свои позиции.
На бумаге его положение было непоколебимым. С акциями Берты в кармане Густав представлял собой как бы двуногое собрание акционеров. Благодаря кайзеру он даже носил семейную фамилию Крупп. Но каким-то образом наружу выплыло его детское ласкательное имя, и за спиной его стали называть Таффи, а его вычурная манерность резко контрастировала с житейски приземленным поведением его коллег – «баронов фабричных труб» Тиссена, Стиннеса, Клекнера, Ройша, Киркдорфа. Его величайшая беда – что он никогда не был самому себе хозяином. В одном популярном рурском анекдоте он изображается как одно из порождений Берты. Нечего и надеяться, что, будучи созданием своей жены, он преодолеет это препятствие. Приходилось совершать обходной маневр.
Но в числе достоинств Густава было необычайное трудолюбие. Никто из наблюдавших за тем, как он работает, не мог бы назвать его должность в фирме просто синекурой. По собственной инициативе он стал главным соглядатаем компании, всюду шныряя и вынюхивая, каждый ли сполна отрабатывает получаемые от Круппа деньги. Одна из его действующих на нервы привычек, которая заставляла телефонисток быстрее переключать линии, – это хронометрирование своих собственных междугородних телефонных разговоров. Он фиксировал момент, когда вешал трубку, чтобы проверить, совпадает ли цифра, отмеченная в журнале оператора компании, с его собственной. В конце каждого дня Густав требовал полного отчета от своего шофера, камердинера и секретаря фрейлейн Крене. Он настаивал, чтобы каждый из них доложил, как провел день. Густав также хотел точно знать, сколько денег они истратили – его или своих, это не имело значения, – и что купили. Этим и ограничивался его разговор с ближайшими сотрудниками; Густав никогда не сказал им ни одного приветливого слова, никогда не поговорил о погоде, даже никогда не пожелал им «веселого Рождества». (Секретарь находит такие правила поведения чрезвычайно жесткими. Теперь эта пожилая женщина на пенсии, она считает невозможным обсуждать их. Само воспоминание об этом, объясняет она, «слишком ее нервирует».)
В отличие от Альфреда Круппа Густав Крупп не мог воздействовать непосредственно своим личным авторитетом на рабочих и служащих фирмы. Теперь их стало намного больше, чем когда-то. Для большинства из них Густав оставался далеким, и он пользовался «кнутом и пряником», позаимствованными из «Общих положений». Льготы крупповцев росли, но одновременно повысились и требования к тем, кто пользовался этими льготами. 30 тысяч крупповцев, живших целыми колониями, располагали теперь самыми благоустроенными жилищами среди рабочих Рура. В обмен за построенные для них дома они шли на отказ от участия в профессиональных союзах и Социал-демократической партии Германии, а также подчинялись наблюдению инспекторов фирмы, которые имели право входить в их дома в любое время дня и ночи, чтобы убедиться в том, что установленные Круппом правила поведения и образа жизни строго соблюдаются. Один американский репортер посетил город и передал по телеграфу своему редактору материал о «мужественных сынах Вулкана». Он сравнивал «роскошь» крупповских коттеджей с «грязными жилищами в чикагских скотопрогонных дворах Пакингтауна». Но есть, отмечал он в заключение, одна ложка дегтя в бочке меда. Те, кто работает на Круппа, должны жертвовать своей политической свободой. «Для любых практических нужд люди Эссена – душа и тело собственности Круппов».
Если бы новый Крупп прочел этот опус, он, вероятно, одобрил бы его, хотя, естественно, он был менее откровенен в своих обращениях к крупповцам. Он говорил им, что считает себя «опекуном доверенного ему наследства». «Общаясь с вами, я понял, – как объяснял он позднее, – что вы привыкли видеть в семье Круппа, которую я теперь представляю вместе со своей женой, не просто нанимателя, но и сотрудничающего с вами руководителя. Это делало меня гордым и одновременно скромным, – и растроганно добавил: – Деревце, когда-то посаженное Альфредом Круппом и заботливо выращенное Фридрихом Альфредом Круппом, – это деревце преданности и взаимного доверия со временем выросло в огромное дерево, ветви и веточки которого распростерлись далеко. Я шагнул под их защитную сень и узнал, что век традиции крупповцев принес свои весомые плоды».
Некоторые ветви и веточки ушли так далеко, что никто в Руре их так никогда и не увидел. Между 1906
В одном только Эссене Круппу принадлежал комплекс из 80 дымящих фабрик. Впервые увидев их, Густав буквально лишился речи. Они потребляли больше газа, чем окружающий их город, больше электричества, чем весь Берлин, и представляли собой огромный город в городе, со своей полицией, пожарной охраной и правилами уличного движения. Но целые мили мрачных строений, расходящихся по всем направлениям от старой «Гусштальфабрик», заслоняли более важную роль АО «Фридрих Крупп» как компании-держателя. Эссен был только верхней, видимой частью айсберга. В Западной и Северной Германии компания-держатель контролировала восемь других гигантских сталелитейных предприятий (один лишь «Рейнхаузен» имел 6 высоких, как башни, доменных печей и 15 воздуходувных машин); судостроительную верфь «Германия» в Киле; литейные заводы, угольные шахты, рудники, глиноземные и известковые карьеры в дальней Силезии, а также три испытательных полигона – в Меппене, Дюльмене и Тангерхютте – каждый из них превосходил любое государственное стрельбище в мире. Ежегодно владения Берты вне Эссена давали 2 миллиона тонн угля, 800 тысяч тонн кокса, 100 тысяч тонн железной руды и 800 тысяч тонн чугуна, а судя по первому годовому отчету Густава, на полигонах было расстреляно в опытных целях 48 880 снарядов и 25 131 оружейный патрон – количество, достаточное для крупной балканской войны. Его коллеги – члены правления – говорили о фирме только в превосходной степени: у нее величайшие возможности, самые высокие дивиденды, самый значительный концерн, самая грозная пушка, – хвалились они, и были правы.
Мог ли Густав улучшить этот рекорд? Мог ли он успокоить седой призрак Большого Круппа, создав нечто поистине достойное старого негодника? Он мог и создал. Крупп был огромен; Крупп должен стать еще внушительнее. Однако прежде всего ему нужен символ. Конечно, вилла «Хюгель» была прекрасной резиденцией, вернее, станет такой после того, как Густав украсит ее темными панелями и обставит массивной вильгельмовской мебелью. Но разве Альфред не говорил, что его работа для него – священнодействие? Густав решил, что штаб-квартира фирмы должна выглядеть столь же впечатляюще, как и замок. И в течение трех лет своего формального председательства он спроектировал цитадель труда и лично контролировал ее возведение. Здание главного управления представляет собой второе наиболее знаменитое сооружение в крупповской империи. В то же время его, пожалуй, можно отнести к самым уродливым административным зданиям в Европе. Унылое, отделанное в вульгарном стиле, похожее на крепость здание было сооружено из пористого камня, быстро покрывшегося копотью, что придало всей конструкции вид огромной глыбы шлака. Один маленький эркер, украшенный тремя кольцами, выходил на улицу на втором этаже. Это была контора Круппа. Выгляни он наружу, чего он, конечно, никогда не делал, то увидел бы удивление на лицах прибывающих посетителей.
Устроившись в этом кошмарном сооружении с его тюремным запахом, Крупп издавал отсюда приказы о расширении фирмы. Трех стрельбищ было уже недостаточно, он хотел иметь четвертое. «Рейнхаузену» теперь нужно больше доменных печей. Изучая материалы о Русско-японской войне, последнем из крупнейших военных конфликтов между великими мировыми державами, он заметил, что огонь артиллерии привел к созданию оборонительных окопов, огражденных колючей проволокой. Со своей жуткой, но безупречной логикой Густав предугадал, что при любых будущих боевых действиях колючая проволока будет иметь огромный спрос (в течение года 1-я Балканская война подтвердила его мнение); в 1911 году он купил самый крупный в Германии проволочный завод Хамма в северо-восточной части Рура. Промышленники повсюду приобрели патентные лицензии на изобретение Рудольфа Дизеля. Если на кильской верфи собирались выпустить самую мощную в мире армаду подводных лодок, то Крупп должен был стать крупнейшим в мире производителем дизельных моторов, и он им стал. На очереди было открытие нержавеющей стали; он настаивал на получении патента и на это изобретение и в 1912 году получил его. Все эти проекты требовали чрезвычайных капиталовложений. Не колеблясь, Густав объявил подписку на заем в 50 миллионов марок, и так же без колебаний общество на него откликнулось. Дивиденды фирмы «Крупп» росли с каждым годом. В 1911 году доход от инвестиций Берты составил 10 процентов; в 1912-м – 12 процентов, а в 1913 году достиг 14 процентов, рекордных для Германии. «Ежегодник миллионеров» сообщал, что третьим из самых богатых лиц в стране был барон фон Гольдшмидт-Ротшильд, зять последнего в Германии потомка по мужской линии франкфуртского банкирского дома. Он имел 163 миллиона марок. Принц Хенкель фон Доннерсмарк шел вторым со своими 254 миллионами марок, ну а первой была Берта Крупп: 283 миллиона. Ее годовой доход превышал 6 миллионов американских долларов. И вкладчиков в дело Круппа привлекала игра на повышение; рынок вооружений становился все оживленней.